Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В день казни мы с Мишель пришли к нему для обычной процедуры, и я вдруг подумал, что Наполеону лучше записать свое последнее слово, а не бормотать, лежа на койке, – ведь он человек грамотный. И я предложил: «Если хотите что-нибудь сказать, напишите все, что у вас на сердце, а я потом передам кому следует». Он согласился. Перед уходом я повернулся к нему и заметил: «Наполеон, вы, кажется, совсем спокойны». «Посмотрите получше», – ответил он.
Я пожал ему руку и ушел, а потом не мог прогнать из памяти этот разговор. В следующий раз я увидел Наполеона на кушетке, пристегнутого ремнями. Меня одолевали тяжелые чувства. Его смерть произвела на меня сильное впечатление. Он стал моим другом. Мне было грустно провожать Наполеона, и я страшно устал от казней вообще…
Ближе к вечеру я перепечатывала для прессы последнее слово Наполеона. Он написал текст меньше чем за час, но то были очень искренние и волнующие слова. Я печатала, надеясь, что ему все же дадут отсрочку; мне не хотелось видеть, как он умирает, и я упрекала себя за эту жалость. Трудный выдался день. Голосование по вопросам отсрочки или замены казни на пожизненное заключение в Бюро помилований и условно-досрочных освобождений обычно проходило единогласно, но в случае с Наполеоном Бизли решено было отказать в замене смертной казни пожизненным заключением – десятью голосами против семи, и отказать в отсрочке исполнения – тринадцатью голосами против четырех, – вот как сильно разделились мнения. Затем пришло известие о том, что Верховный суд единогласно решил отказать в отсрочке исполнения приговора.
Мне ничего не оставалось, как обуздать эмоции: в тот день Ларри впервые доверил мне вести пресс-конференцию, и мне не хотелось его разочаровать. Пресс-конференции мы проводили далеко не после каждой казни, поскольку большинство из них не привлекает пристального внимания СМИ, а если и проводили, то в самой тюрьме. Однако ради Наполеона в город понаехали толпы журналистов, и мы сделали помост перед зданием. Здесь собрались представители всех СМИ из округа Тайлер, федеральная пресса, мне предстояло выступать по прямой трансляции Си-эн-эн; начни я плакать, получилось бы не очень красиво. Я напечатала основные пункты своего выступления, оставляя пробелы для подробностей (время смерти, последнее слово, как он держался) и пошла в комнату смерти. И пока Наполеон умирал на кушетке – в двадцать пять лет! – я делала записи.
…невозмутим, по сторонам не смотрит, когда спросили, будет ли последнее слово, – «нет, нет», закрыл глаза, несколько раз кашлянул, глаза больше не открывал, слегка улыбнулся? Всего десять покашливаний, на третьем чуть приподнял голову…
ПОСЛЕДНЕЕ СЛОВО НАПОЛЕОНА БИЗЛИ
Поступок, который я совершил и который привел меня сюда, был не просто отвратительный, он был бессмысленный. Однако человека, совершившего этот поступок, больше нет, а есть только я.
Я не собираюсь оказывать физическое сопротивление. Не стану кричать, ругаться, угрожать. И все же знайте: я не просто опечален, я глубоко удручен из-за того, что здесь сегодня произойдет. И я не только удручен, я разочарован тем, что система, призванная защищать и поддерживать справедливость, действует так же, как действовал я, когда совершил ту постыдную ошибку.
Если кто-то захотел бы наказать участвующих в сегодняшнем убийстве, я бы снова и снова кричал: «Нет!» Я бы молил дать им то, в чем они отказали мне, – дать им второй шанс.
Мне жаль, что я здесь. Мне жаль, что все вы здесь. Мне жаль, что умер Джон Латтиг. И в первую очередь мне жаль, что все это произошло по моей вине.
Сегодня мы дадим знать миру, что, по мнению правосудия, второго шанса не существует. Сегодня мы дадим знать нашим детям, что иногда убивать – хорошо.
Сложившаяся ситуация приносит боль нам всем, здесь нет выигравших и проигравших. Люди, поддерживающие эту меру, считают ее справедливой. Люди, желающие, чтобы я остался жить, видят справедливость в другом. Здесь – столкновение идеалов, в котором каждая сторона привязана к тому, что считает правильным. Но кто не прав, если в конце концов мы все – жертвы?
В глубине души я хочу верить, что для наших идеалов возможен мирный компромисс. Пусть не для меня, а для тех, кто еще придет. В камерах смертников немало таких людей, как я, – хороших людей, которые поддались тем же ложным чувствам, но, быть может, еще не избавились от них, в отличие от меня.
Дайте им шанс поступить правильно. Дайте им шанс исправить ошибки. Многие из них желают искупить содеянное, только не знают как. Беда не в том, что другие люди не хотят им помочь, а в том, что система считает это ненужным.
Сегодня никто не одержит верха. Никто не ощутит удовлетворения. И никто не уйдет с победой.
Знаете, какой мой самый страшный кошмар? Что вы забираете меня в камеру смерти и казните, а на следующее утро я опять просыпаюсь в отделении смертников.
Мне не хватает терпения говорить с людьми, считающими наши законы варварскими.
После смерти Наполеона Бизли всю дорогу до дома я плакала. Сейчас казнили хорошего, в сущности, человека, думала я. Я была уже на грани. Никто не знал о моих переживаниях, и сегодня, глядя назад, я жалею, что никто ничего даже не заподозрил.
Если до отсрочки, данной Наполеону в 2001 году, я получала просто язвительные письма (бумажные и электронные), то потом их тон совершенно изменился. Поскольку я теперь работала в тюремной системе, отвечать не стоило, однако удержаться я не могла. Ведь я так переживаю из-за казни Наполеона, а на меня все набрасываются, обзывают бессердечной тварью. Я думала: «Вы меня совсем не знаете, вы даже не представляете, что творится у меня в голове». А что творилось у меня в голове, и вправду не знал никто, включая меня.
Некий пастор из Германии призывал меня «не содействовать машине смерти, делая такую грязную работу». Я пришла в ярость, и он получил от меня по полной. «Поразительно, – писала я, – как это служитель Бога может быть таким язвительным и нетерпимым».
Из Норвегии мне написали, что я должна «осудить позорный и варварский обычай смертной казни, а не поддерживать его, глядя, как умирают люди». Я ответила: «Не понимаю, как это у некоторых хватает смелости поучать совершенно незнакомого человека. У ВАС НЕТ ТАКОГО ПРАВА!»
Некий Грегори из городка Атлон в Ирландии накатал жуткими каракулями, что у него «вызывает отвращение», как я «получаю удовольствие, наблюдая за казнями». Письмо кончалось приглашением приехать как-нибудь на выходные. Знала я, что ирландцы – народ гостеприимный, но чтобы настолько…
Си-эн-эн показало наконец интервью, которое за год до того брала у меня Кристиан (к черту ее!) Аманпур. В нем я упомянула, что получаю много злобных посланий, и после интервью пришло несколько ободряющих писем. Однако и среди них были не очень приятные, например в одном говорилось, что Наполеон «получил по заслугам». И еще одно от женщины из Великобритании, сравнивавшей Наполеона с британскими серийными убийцами Майрой Хиндли и Розой Уэст. Некоторые писали очень мило – если не считать дурацких вопросов о том, как я одеваюсь.
