дабы не начать считать их своими {20}. (Собственнические поползновения – скользкая дорожка, ведущая к рассеянности внимания.)

Античность приняла положительную резолюцию о чтении как таковом, и раннесредневековые монахи подписались под ней, однако руководители монастырей продолжали спорить, как лучше всего интегрировать эту практику в ежедневную рутину. Часто звучала мысль, что читать лучше поутру, хотя летом время сдвигалось из тех соображений, что физический труд легче дается в утренней прохладе. Но насчет длительности чтения царили разногласия: полтора часа? три? больше? В какой момент оно становится непродуктивным? Должны ли монахи читать во время ночных служб, если они очень устали от сельскохозяйственных работ? Кто-то выступал за периодические сеансы чтения в течение всего дня, между временем работы и молитвы. Иногда чтение служило воскресной наградой. Но могло и, напротив, использоваться в качестве взыскания, если шла борьба с нечестивыми мыслями при помощи специфических текстуальных противоядий. Оно предотвращало болтовню монахов перед началом службы в храме или выполняло роль «альтернативной службы», если монах жаловался на слабость и невозможность заниматься физическим трудом. Некоторые уставы предлагали назначать монаха, который читал бы вслух своим работающим братьям. Большинство настаивали, что кто-то должен читать во время трапезы. Рот и ум жуют вместе, гласила излюбленная поговорка: вариации этой темы распространились в монастырях от Персии до Испании {21}.

Но никто не рекомендовал читать беспрерывно. Исидор Севильский, известный своей начитанностью, напоминал монахам, что им нужно заниматься и физическим трудом тоже, по примеру описанных в книгах апостолов. Физический труд являлся важной частью монашеского послушания, но дело не только в этом: монахи знали, что сконцентрироваться на чтении практически невозможно, если ты только чтением и занимаешься. Непрестанное чтение портило зрение и «искривляло» мозг, отмечал Иосиф Хаззайя (а Иосиф, переживший похищение и продажу в рабство, ничего не преувеличивал понапрасну) {22}.

* * *

Даже в грамотно выбранное время суток книги сами по себе не могли изменить монаха и его сознание. Мало кто разделял энтузиазм Епифания Кипрского, который писал, что «один лишь вид этих книг делает нас менее склонными к греху и побуждает сильнее веровать в праведность». Леандр Севильский в VI веке выразился так: дабы избежать дьявола, монахи должны удерживать крепкой хваткой (adsiduo retentaculo) чтение и молитву, но и в этом случае все висит на волоске {23}. Внимание начинало рассеиваться задолго до того, как книга превращалась в импровизированную подушку. Монахи должны работать со своими текстами, и работа требует сосредоточенности, – при этом парадоксальным образом предполагалось, что само чтение и поможет им сосредоточиться.

Поэтому монахов учили читать, действуя на упреждение негативных последствий. А это означало применение методов, существенно отличающихся от современных читательских привычек. Мы стремимся к скорочтению и скользим по поверхности, наша цель – широкий охват, а не глубина; монахам же надлежало читать медленно и вдумчиво, многократно перечитывая одно и то же. Составленный на северо-западе Испании свод монастырских распорядков под названием «Общий устав» (Regula communis) рекомендовал снова и снова читать жития святых отцов, заселяя свой ум их историями и даже вне процесса чтения представлять, что святые окружают со всех сторон. Предполагалось, что такой воображаемый «защитный слой» поможет избежать промахов на протяжении всей жизни – этакая виртуальная группа поддержки. Советы «Общего устава», написанного в середине VII века, были обращены к необычной группе населения. Его целевая аудитория – сплошь крестьяне (как мужчины, так и женщины), обратившиеся в монашество семьями, домохозяйствами и даже целыми деревнями. Похоже, владельцы земельных наделов в Галлеции формировали монастырские объединения, чтобы избежать посягательств на их землю со стороны местной знати, и использовали монашество как способ защитить собственность и сохранить общину. Составившие «Общий устав» аббаты с беспокойством взирали на такой ход событий и пытались ввести какие-то базовые монастырские правила, и одной из приоритетных задач видели развитие в этих людях послушания и сосредоточенности на Боге. Их советы в отношении книг необычны лишь тем, что раскладывают сам процесс чтения по полочкам; авторы полагали, что их аудитории подробные разъяснения не помешают {24}.

Кроме того, в процессе чтения монахи часто оставляли пометки на пустых местах в рукописях. Нас тянет предположить, что это происходило от скуки или рассеянности, – и порой так дело и обстояло. В частности, ирландские переписчики (некоторые из них – монахи, и многие из них – профессионалы) любили накалякать на полях что-нибудь совершенно не относящееся к содержанию книги: о погоде, о птичках за окном, о том, как они страдают от холода, болезни или похмелья.

Но куда чаще раннесредневековые писатели и читатели писали на полях, чтобы сохранить собранность. Они выражали одобрение или несогласие с тем, что говорилось в книге. Они подчеркивали ключевые места в основном тексте, чтобы прояснить и выявить логическое течение мысли. Они помечали отдельные пассажи, достойные того, чтобы их запомнить, перечитать или обратить на них внимание будущих читателей. Порой они оставляли обширный и тщательно продуманный комментарий по поводу содержания текста, а заодно вставляли перекрестные ссылки к другим работам или отрывкам. Например, в Галлии в середине IX века ирландский интеллектуал по имени Седулий Скотт[121] составлял учебную антологию текстов и заполировал работу своими пометками вроде «прочтите комментарий Помпония[122] к Горацию, который я читал в Лорше». Позже некто, знакомый с Седулием и его коллегами, копировал эту антологию и добавил еще больше примечаний, где, в частности, указывался автор предыдущих заметок на полях {25}.

Маргиналии приоткрывают нам мир, в котором монахи стремились к сосредоточенной работе и помогали сосредоточиваться будущим читателям. Их пометки на удивление четкие и ясные, хотя мы редко знаем имена авторов, не говоря уж о биографиях. Если они вдруг напрямую представляются, это всегда примечательный факт. В VIII веке в монастыре Спекулос («сторожевая башня» на северо-западе Сирии) один словоохотливый дьякон по имени Саба с гордостью за свое искусство чистописания отметил в переписанной им Книге Царей, что «не замарал ни одну тау» (последняя буква в сирийском алфавите). В нескольких тысячах километров к западу от Спекулоса, в восточных предместьях Парижа, около 800 года группа из десяти монахинь аббатства Шелль изготавливала трехтомную копию «Толкований псалмов» Августина. Каждая участница оставила свое имя в конце порученной ей для переписывания части. Одно из них, Гислильдис, предположительно, связано с именем аббатисы, Гизелы. А если так, то монахиня также приходилась родственницей Карлу Великому, брату Гизелы, больше известному как правитель Каролингской империи.

Но вот что точно известно о Гислильдис: она была внимательной читательницей и помечала буквами и знаками на полях те темы, которые имели особую важность в теологии Августина и бурно обсуждались при каролингском дворе. К примеру, она последовательно отметила все места в тексте, где Августин использует псалмы для выражения одной своей идеи, а именно: сначала необходимо познать себя и признать свои недостатки, ибо без этого невозможно перейти к познанию Бога. Гислильдис создавала книгу не для себя; они с сестрами выполняли заказ епископа Кельнского. Однако, по всей видимости, она ставила эти маркеры из собственного интереса и для собственной пользы, помечая наиболее ценный для себя материал и, вероятно, архивируя его в памяти {26}.

Да, мы не можем идентифицировать большинство изготовителей книг, зато способны оценить их недюжинные таланты в сфере графического дизайна. Их эксперименты украшали и обогащали процесс чтения – необязательно для того, чтобы облегчить его, но определенно чтобы сделать его более богооткровенным и завораживающим.

Некоторые выдумки создателей тех томов используются по сей день. Позднеантичные тексты, как правило, записывались однойнепрерывнойлиниейбукв, без пробелов между словами. Латинский грамматик Помпей, работавший в Северной Африке около 500 года, заметил, что такой текст с первого раза можно запросто прочесть неправильно. Он приводил пример из восьмой книги «Энеиды»: conspicitvrsvs читается как «медведь заметил» (conspicit ursus) или «свинью заметили» (conspicitur sus). Отчасти Помпей шутил: все-таки речь шла об известной сцене из известной поэмы. Но все же разбирать scriptio continua бывало трудно.

Римляне еще раньше тестировали метод пробелов между словами, но отвергли его в I веке н. э., так что честь изобретения принадлежит не позднеантичным переписчикам. Но именно они все чаще и чаще использовали пробелы, и к VIII–IX векам эта практика сделалась повсеместной. Тем