временем копиисты, работающие с сирийским письмом, где вообще используются только согласные, начали вводить в тексты точки, чтобы отличать слова, которые записывались одинаково (допустим, mlk и mlk), но произносились по-разному и означали разное (malka/царь, melka/совет). К VII–VIII векам эти точки превратились в абсолютно прямые указатели гласных. Они до сих пор именно так используются в сирийской письменности.

Пунктуация – еще одно изменение в словесности, которым мы обязаны поздней Античности и раннему Средневековью. Изначально знаки препинания использовались только как ритмические подсказки в помощь публичным ораторам. Но постепенно у них появилась дополнительная функция – снабжать читателя синтаксической и семантической информацией, скажем, обозначать начало и конец мысли, что особенно полезно в случае языков с очень гибким порядком слов {27}.

В середине VI века Кассиодор[123] называл пунктуацию освещенной дорожкой, ведущей к пониманию. А этот человек съел собаку в работе с документами: он был высокопоставленным чиновником в Остготском королевстве в Италии и, исполняя разнообразные обязанности, совершал плавания через океаны бумаг. Выйдя в отставку, он основал монастырь на юге Италии, назвал его Виварий и взрастил там мощную книжную культуру. В общем, если уж опытный Кассиодор ценил пунктуацию, то легко представить, как менее образованные читатели или люди, читающие на неродном языке, ценили любые графические подсказки – пробелы, точки, знаки препинания. В Европе самыми большими энтузиастами пунктуации оказались монахи с Британских островов. В отличие от континентальных коллег, для которых латынь оставалась разговорным языком вплоть до VIII века, островитяне учили ее исключительно в школах {28}.

Но создатели книг шли дальше этих чисто лингвистических модификаций. Они экспериментировали с расположением текста на странице и создавали аналитическую графику, которую можно считать своего рода визуализацией данных (хотя до появления термина еще далеко), потому что она подсвечивала отдельные идеи и закономерности, описанные в тексте. А это в свою очередь вело к еще более серьезной цели – ненавязчиво оттачивать внимание читателя.

В идеале еще до того, как перо коснется пергамена, «данные», то есть собственно текст, следовало организовать каким-то занятным образом. Держа этот принцип в голове, составители Apophthegmata patrum собирали и пересобирали популярные легенды об отцах-пустынниках и матерях-пустынницах в различных форматах. Одни группировали вместе истории о каждом святом, а затем составляли алфавитный список действующих лиц. Другие разбивали материал по темам – бедность, терпение, преодоление мыслей о сексе. Дело в том, объяснял один из алфавитных сборников, что «повествование это, будучи трудом многих рук, запутанно, беспорядочно и отвлекает внимание читателей, ибо их разум тянется в разные стороны и не может удержать в памяти высказывания, рассеянные по всей книге. Поэтому мы попробовали собрать все в главы, дабы тем, кто хочет извлечь пользу из сего чтения, оно предстало ясным и упорядоченным, и чтобы легко находить нужное» {29}.

Переписчики тоже форматировали рукопись, чтобы помогать читателям отслеживать ход мысли. Они отмечали смену темы или части заголовком другого цвета и часто – другим шрифтом, тем самым отделяя его от основного текста. Они использовали увеличенные или украшенные заглавные буквы (инициалы) в важных местах: в начале главы, в месте перемены точки зрения или в выдающемся с точки зрения риторики пассаже. Они использовали обелюс (–, ÷, /), отделяя отрывки, не выражающие мнения автора: это было необходимо, чтобы легкомысленный читатель не принял противоречивый материал за достоверный. Они рисовали кресты, чтобы страница превращалась в портал и переносила читателя в священные места. Они рисовали сосредоточенных монахов, чтобы читатель встряхнулся, а его мысли вернулись в нужное русло {30}.

Но само богатство раннесредневековой книжной культуры вызывало тревогу, ибо читателя обескураживало изобилие доступных трудов, хотя это не идет ни в какое сравнение с доступным нам сейчас изобилием. Например, существовало бесчисленное количество толкований библейских текстов, и даже самые эрудированные монахи чувствовали, что тонут, когда садились за их изучение. Как ни забавно, излюбленное решение означенной проблемы – сделать еще больше книг, особенно компиляций; хрестоматия, обобщение и мэшап – обожаемые литературные формы в поздней Античности и раннем Средневековье.

Компиляторы отбирали тексты и составляли из них новый кодекс, чтобы усилить общее воздействие или очертить определенные темы с помощью редакторской стратегии. В ход шли даже библейские тексты: отдельные части Писания могли «скрещиваться» с житиями, пророчествами и историческими сведениями. Или эти куски верстали так, чтобы на странице помещалось толкование: пассаж из Священного Писания располагался в квадрате по центру, а записанные с сокращениями и аббревиатурами пояснения окружали его со всех сторон. Эта последняя техника зародилась в аббатстве Фульда в начале 800-х годов, а эксперименты с ней продолжились уже за пределами аббатства. К примеру, в 840-х годах монах по имени Отфрид Вайсенбургский сделал книгу-толкование с Деяниями и Посланиями Иакова, Петра, Иоанна и Иуды, применив формат из трех колонок, а также список условных обозначений, который помогал читателям переключаться с основного текста на окружающие его эгзегезы {31}.

Колонка – вроде бы скромное изобретение, но она сыграла ключевую роль в успехе некоторых грандиозных книжных предприятий и проектов по визуализации в поздней Античности. Первый в этом ряду – массивный синоптический свод, известный под названием «Гексапла» – страстный проект философа и христианского теолога Оригена[124], трудившегося в средиземноморских городах Александрии и Кесарии в первой половине 200-х годов. Ориген погрузился в работу над Гексаплой после переезда в Кесарию в 230-х годах. Похоже, одна из его целей заключалась в том, чтобы обеспечить собратьев-христиан, в это время все еще составлявших немногочисленное меньшинство, некой упорядоченной версией библейских текстов. На тот момент ходило в обращении несколько греческих переводов Ветхого Завета; если их сравнить друг с другом и с древнееврейским оригиналом, полагал Ориген, читатели-христиане получат более широкий взгляд на вещи и в идеале смогут оценить, что один конкретный перевод (Септуагинта[125]) превосходит прочие. Кроме того, он, видимо, надеялся, что эта библейская механика поможет христианам лучше защищаться в полемике с иудеями. Так или иначе, Ориген и его команда – штат переписчиков, христианские и иудейские консультанты и один очень богатый патрон – в конце концов создали нечто беспрецедентное: сравнительное издание из порядка 40 томов, где параллельными колонками располагался один и тот же текст на древнееврейском, на древнееврейском с греческой транслитерацией и несколько греческих переводов. Тысячи страниц организованного в такие таблицы текста – огромный технологический прорыв, позволивший читателям гораздо глубже погрузиться в свои священные писания {32}.

Увы, первоначальная Гексапла не дожила до наших дней. Но ответвления проекта Оригена свидетельствуют о непреходящей привлекательности примененных им книжных технологий. В 616–617 годах в монастырском комплексе Энатон[126] в пригороде Александрии появилась на свет сирийская Гексапла. Множество беженцев из Леванта и Месопотамии покидали родные места из-за римско-персидских войн, длившихся не одно десятилетие, и переселялись в эту местность. Эта Гексапла состояла из перевода греческой Септуагинты, как она была зафиксирована в изначальном труде Оригена, на сирийский с отсылками к другим греческим версиям Ветхого Завета (а также к сирийским переводам других греческих версий). Главное отличие от Гексаплы Оригена заключалось в том, что сирийские переводчики пренебрегли остальными пятью колонками оригинала, но зато они сохранили редакторские пометки Оригена, выделяющие места отличий Септуагинты от древнееврейского текста: звездочки указывали на отрывки, где Ориген предпочел другие греческие переводы, а обелюс – части, отсутствовавшие в еврейском оригинале. Пусть сирийская Гексапла включала «всего лишь» один пласт текста – если не считать вариантов, отмеченных на полях, – это все равно громадный труд. Тимофей I, патриарх Церкви Востока в конце VIII – начале IX века, участвовал в создании нескольких копий этой работы и пришел к выводу, что «ни один текст не было так трудно переписывать или даже просто читать… Я практически потерял зрение!» {33}

Менее века спустя после Оригеновой Гексаплы епископ кесарийский Евсевий последовал его примеру и создал другой вид сравнительного свода – не библейский, а исторический. Евсевий читал Гексаплу. А еще он внимательно изучил множество античных хроник, историй и хронографов (это последовательные списки правителей, высших чинов и тому подобные мирские перечни). В процессе этих штудий его поразило разнообразие систем исчисления времени: если рассматривать каждый такой документ в отдельности, то он приоткрывает лишь небольшой кусочек прошлого. Поэтому