а потом принялся заворачивать крылья обратно. — У меня до завтра полежат. Вила, конечно, в деревню сегодня точно не войдет, но так все равно надежнее будет.

— Я бы это чудо и тронуть не решился… — проговорил впечатленный до глубины души Ионел.

— Вот поэтому ты и мой помощник. И ножи не воруешь.

Глава 8

Пресловутый коньяк Кайлен предусмотрительно привез с собой. Изрядно для этого собравшись с духом, потому что после вечера в холмах ему на алкоголь даже смотреть не хотелось. Но он прекрасно понимал, что если коньяк не взять, в деревне под праздники рано или поздно придется вместо него пить сливовицу, которую румельцы называли цуйкой. А про нее думать с похмелья было еще страшнее.

Так что от цуйки Кайлен благополучно избавил всех собравшихся: перед завтрашним днем много пить не собирался никто, поэтому она сегодня не грозила застолью даже в перспективе, для продолжения веселья, когда коньяк иссякнет. Сперва атмосфера за столом стояла и вовсе деловая: обсуждали завтрашние планы, во всех подробностях. Но как только эти разговоры закончились, застолье быстро переродилось в по-настоящему праздничное — чему, конечно, немного поспособствовали Кайлен и его эбед. Ему было очень нужно, чтобы этот ритуал удался не меньше Плугошорула. В итоге в общую атмосферу затянуло даже Фаркаша, на которого как на оборотня эбед не действовал.

Настроение, впрочем, царило не буйно веселое, а скорее лениво-расслабленное, в полном соответствии с состоянием самого Кайлена, который наконец-то выдохнул к концу трудного дня. Алкоголь в сочетании с усталостью делал мысли и эмоции медленно-тягучими, как смола, и это было приятное ощущение. И даже когда Андра потребовала песен, потому что какое же без них праздничное застолье, Ионел и Мария хором затянули какую-то протяжную дойну, где в конце, на удивление, никто не умер, как оно обычно бывало в таких песнях, но все много скитались. Потом им, правда, пришлось, снова по требованию Андры, исправиться и спеть куда более веселую и праздничную «Белые цветы».

После этого бабка, вошедшая во вкус руководства браздами праздника, велела Горану с Кайленом петь что-нибудь праздничное и липовское. Отвертеться удалось только Шандору, который безапелляционно заявил, что у него нет ни слуха, ни голоса, поэтому онгурских песен сегодня не будет. После чего Андра, разумеется, потребовала от Кайлена еще и чего-нибудь латенского. Но проклятая дойна, оказывается, крепко засела ему в голову, и на ум шли только еще более мрачные баллады, где ближе к финалу умирали абсолютно все, и тоже не слишком-то веселая айрнская «Siúil A Rún»[1].

В конце концов Кайлену все-таки пришла на ум дурацкая песенка «когда я девочкой была, я там овец своих пасла», которую ему в детстве пела матушка. И, благополучно отбыв ею концертную повинность и выпив еще коньяка, он подпер кулаком щеку и сосредоточился на созерцании Марии и Горана. Они сидели за столом рядом и зрелище собой представляли исключительно приятное. Мария, как обычно, смущалась мужского внимания при посторонних, даже от собственного жениха, но так выглядела только очаровательнее.

Кайлен прекрасно знал этот взгляд, которым кузнец следил буквально за каждым движением Марии. Больше того: Кайлен его сейчас ощущал, настолько сильно, что, кажется, руками потрогать мог. В воцарившейся праздничной атмосфере любое связанное с праздником действо он чувствовал особенно сильно. А что могло быть праздничнее сплетавшихся прямо сейчас между двоими новых связей, которые потом вырастут за весну и окрепнут за лето, как раз к осенней свадьбе?

— Господин Кайлен? Курить пойдете? — голос Ионела поднял Кайлена из глубин эстетического созерцания на поверхность, он кивнул и они вместе поднялись из-за стола.

Курили на улице: в маленьком деревенском доме даже один Кайлен мог за раз надымить так, что хоть топор вешай. И тут, во дворе дома, эстетика была не хуже, чем внутри, пускай и совсем другая. Над деревней летела луна, то прячась за облака, то показываясь снова, с неба падали совсем редкие и невероятно медленные снежные хлопья, плавно оседая не землю, и было очень-очень тихо. Тоже празднично.

Зима и ночь — это не только смерть, но и покой. Кайлену сейчас остро был нужен именно он, чтобы суметь противопоставить его смерти. Мягкая, как снежные шапки на деревьях, спокойная уверенность. И он жадно хватал ее прямо из воздуха и за праздничным столом, и сейчас, среди морозной темноты. Кайлен поджег сигариллу, глубоко затянулся и прислонился к беленой стене дома, потому что голова закружилась, так же неторопливо, как хлопья снега в воздухе. Не от коньяка — на ногах он стоял совершенно твердо — от текущей через него энергии, которой он от воодушевления хватанул чересчур много сразу. Пальто от побелки потом отряхивать… ну да ладно.

— Хорошая ночь, — тихо сказал Кайлен. — Если ночь хорошая, то и день завтра должен выйти не самый плохой, — сделал он вывод и, взглянув на Ионела, спросил: — Волнуешься?..

— Не больше обычного, — пожал плечами Ионел.

— А я волнуюсь, — честно сознался Кайлен. И вот это уже был коньяк. Без него, может, и не стал бы сейчас трепаться, чтобы Ионела зря не будоражить.

— Про что? — нахмурившись, спросил тот.

— Про схлестнувшиеся вокруг вашей деревни противоречивые интересы. Людям здесь надо, чтобы больше не умирал никто, лесному духу — восстановить нанесенный лесорубами и засранцем Санду ущерб, лесорубам — продолжить лес валить без происшествий, капитану Фаркашу — успешно закрыть дело… А мне надо, чтобы у всех собравшихся в конечном счете все было более или менее хорошо. Но я не знаю точно, получится или нет.

— Душевный вы все-таки человек, — от всего сердца оценил Ионел.

«Не очень-то человек, конечно, — подумал Кайлен, который продолжал совершенно не человечески ощущать, как через него струится энергия зимней ночи. — Но душевный, не поспоришь. „Слишком летний“, как обычно называет это Эйлин. А может, и не в том дело… Может, это во мне чувство долга, обусловленное происхождением, так причудливо просыпается». Эта ночь, наполненная зимней силой, будила внутри странные мысли, обычно Кайлену совершенно несвойственные.

— Выспаться мне надо перед завтрашним днем, вот чего, — решил он, резко прервав их поток. Завтра об этом подумает, когда пора будет. Сейчас-то чего зря по кругу это гонять? Лучше, и правда, лечь пораньше. — Ты там скажи всем, что я в порядке и спать пошел.

Он решительным шагом направился к забору, а оттуда — к дому сестры Андры. И не успел увидеть, как на крыльцо вышел Горан, наконец оторвавшийся от Марии и тоже решивший покурить. И как, выяснив, что Кайлен ушел, бросился