Противник громыхнул мимо меня на песок, не выпуская из пальцев меч, за секунду до того едва не вскрыл мне бедро. Я прыгнул следом — мне было не в новинку так нырять — и два раза сильно пнул по щиту. Первый пинок, заполошный и кое-как скроенный, гладиатор выдержал, второй прошел удачнее. Кулачный щит вылетел из руки, и я поспешил прыгнуть на кругляш сверху, чтоб в дальнейшем не было смысла его поднимать.

За это время мой противник успел подняться на ноги.

Мы сцепились снова, как два хищника, отстаивающих свое достояние — землю, самок, добычу. Никто из нас уже не помнил, что все это лишь игра, правила которой писали не мы, а как минимум один из нас даже, собственно, не подписывался их соблюдать. Забылось сейчас все, просто было вздрагивающее горло врага и его руки, ощетиненные железом, и ноги, пока еще нас обоих державшие, и воздух, пока вливавшийся в легкие. Мы даже не способны были слышать вой трибун, и если б нас окликнул распорядитель игр (не слишком-то часто обнаруживавший свое существование) — мы не восприняли бы.

Пару раз я перехватывал его за руку и швырял через себя, один раз успел полоснуть «когтем» снизу и вдогонку, но попал по кольчуге. Пару раз противник мой цеплял меня мечом, оба раза по доспеху. Очень крепко, но и боль тоже удастся ощутить лишь потом, после боя. Как пьяный, я не ощущал боли, я был пьян схваткой.

И когда удар «когтем» все же прошел, а следом за ощетиненной металлом рукой рванул поток упругих плотных темных капель, я сперва даже не осознал, что происходит. Развернувшись по инерции, приготовился перехватывать очередной удар, но его не последовало. Он последовал по ногам, неловко, агонически: отскочить не трудно. Парень, зажимавший рану, повалился в пыль на колени — правая рука его не слушалась. Я поднял глаза к императорской ложе — его величество смотрел в сторону, а кресло, в котором раньше вроде как сидела его наложница, оставалось пустым.

На меня смотрела одна из дам, явно приближенная к особе его величества, правда, держащаяся как-то по-особому, в отличие от них, даже одетая совсем в другой манере — тут это было важно. Она поймала мой взгляд, восприняла бешенство трибун, требовавших, чтоб решение по поводу поверженного было наконец принято. Поднялась с места и взмахнула тонкой рукой, давая мне знак, чтоб я опустил оружие.

Содрав с запястья правый «коготь», я упал на колено рядом с недавним противником, зажал ему рану, видя, что тот слабеет, не в силах сам сохранить остатки своей жизни. Он повернул голову и сперва сделал попытку оттолкнуться от меня, должно быть, истолковав мой порыв превратно. Потом ослабел, позволил нормально взяться за свое плечо. А по арене уже бежали двое, и один явственно был врачом — местные эскулапы носили белое длинное полотенце через плечо поверх черной одежды и мешочек, привязанный к локтю.

— Держись, парень, сейчас, — пробормотал я, пытаясь оценить размеры кровавого пятна на песке и прикинуть, есть ли у гладиатора шансы.

Тот что-то вяло пробурчал в ответ. Потом меня потеснили, и лекарь ловко взялся за пациента, а набежавшие следом работники стадиона аккуратно переместили раненого с песка на носилки и бодренько унесли прочь.

Мне же прежняя дама сделала знак подойти, и я в недоумении сделал несколько шагов в сторону императорской ложи. Меня никто не спешил прогонять, да и на эту тему я был совершенно спокоен — если что, мое странное поведение спишут на чуждость, и если я вдруг выйду за рамки приличий, распорядитель празднества сразу появится рядом, словно из-под земли.

Император наконец-то соизволил повернуть голову и благосклонно взглянул на меня, потом — на даму, дававшую мне знак. Вынырнувший из-под ложи распорядитель в роскошном алом плаще, подвернутом совершенно особым образом, проорал что-то на тему удовольствия, полученного правителем от созерцания боя и необычайного мастерства, продемонстрированного мной. Удивительное дело — его крик вполне перекрыл шум, производимый публикой, либо же публика в тот момент притихла, ожидая услышать интересное.

Потом взвыл рог, ему разноголосо ответили трубы. Все тот же голос известил, что его величество желает наградить меня, после чего распорядитель двинулся в мою сторону и с надменным видом божества, дарящего мир своей милостью, вручил длинную полосу ткани, вроде ленту, и тяжелый золотой браслет. Грозно свел брови, не заметив у меня никакого благоговения или восторга в лице, и зашипел:

— Хоть поклонись!.. Хамье нерасторопное!

Я поклонился, после чего поспешил убраться прочь с арены, хоть это и оказалось не так просто. Засыпанное песком пространство вновь наводнили танцовщицы, их даже, пожалуй, стало раза в три больше, а может, мне просто так показалось. Одеты они были по местным традициям очень уж облегченно, с блескучими кружевами на груди и складками ткани на бедрах — красиво и очень волнующе, не поспоришь.

Нельзя же было их расталкивать, в конце концов. Красиво танцуют, да и вообще… Ожидание было вполне вознаграждено — девушки расступились, пропуская меня к выходу с арены.

В арке ждал Исмал — довольный на изумление. Он ободряюще хлопнул меня по плечу.

— Молодец! Далеко пойдешь, если постараешься и не растеряешь свою удачу.

— Хм… — только и нашел, что ответить я.

— Эти браслеты, — видимо, мастер догадался, в чем суть моего недоумения, — знак императорского внимания. Даже в будущем, если ты перестанешь быть императорским бойцом и уже не будешь иметь право носить плащ, заколотый аграфом с императорским знаком, то этот браслет у тебя никто не заберет, и, видя его, каждый будет знать, что тебя отметил правитель. Это путь к высотам гладиаторской карьеры, да и просто к почтению.

— А вот это? — Я с недоумением рассматривал ленту — цвета крови, с узкой золотой полоской по краю.

— То же самое. Можешь передать в будущем своей жене или нашить на свою одежду. — Исмал посмотрел на меня задумчиво. — Неужели ты думаешь, многие гладиаторы могут похвастаться подобными знаками монаршего внимания? Тебе везет здесь всю дорогу, а ты этого даже не осознаешь. Я уж молчу о том, чтобы ценить, ценить свою удачу! Ты не понимаешь, что, продолжая и дальше тем же манером, всегда будешь несчастен и обманут жизнью. Потому что помнить станешь лишь неполученное, а о полученном забудешь. Ты страдаешь по недостижимому, при этом отказываешься ценить благодеяния, которыми тебя одаряет бытие — ну не глупость ли?

— Я очень даже понимаю, как это круто, что я все еще жив!

— По твоему ответу понимаю, что ты ничего из того, что я сказал, не понял.

— От меня еще что-то требуется? — Я потерял терпение.

— Нет. Ступай, мальчик проводит тебя к врачу, а потом можешь быть свободен до вечера.

— В каком смысле?

— Практически в буквальном. Можешь погулять по городу, если желаешь. Вот деньги. Но сперва — к врачу.

Спорить — да зачем? Я поднялся на этаж, позволил стащить с себя кольчугу и продемонстрировал два солидных синяка. Трещина ребра — пояснил лекарь, обследовав один из них. Ничего страшного. Вот мазь, сейчас его помощник мне вотрет и будет приходить втирать каждое утро и каждый вечер. Три дня тренироваться аккуратно, в щадящем режиме, потом можно наращивать нагрузки. Постепенно, само собой. Если будет болеть, прийти и сказать. А теперь лучше бы освободить комнату и внимание врача, потому что с моим противником еще очень много возни.