я могу говорить такое при дочери? Юлия, пожалуйста… Ах ты черт! Марсель, это всё из-за тебя с твоими дурацкими вопросами!

— Вполне может быть, — отозвался он.

В глазах у мамы стояли две огромные слезы, и прошло некоторое время, прежде чем сначала одна, а потом и вторая скатились по щекам и лопнули. Юлия наклонилась и обняла маму.

Марсель вдруг вскочил и побежал на кухню. Вернулся он расстроенный. Лук на сковородке сгорел.

— А это были последние луковицы… Что ж мне теперь готовить, черт возьми?

— Блинчики, — ответила мама. — Если, конечно, яйца есть.

Фрау Крониг только что вернулась домой, под пальто у нее был халат для рисования. Выглядел он так, будто его специально заляпали краской.

— Ну разумеется, у меня найдется для вас пара яиц! Я, конечно, не хочу перебегать дорогу вашей бабушке или мешать вам, но мне было бы в радость готовить и для вас.

— Ханси кр-р-расавец! Хор-р-р-р-р-роший!

Рычать-дребезжать Ханси наверняка научился у старого будильника фрау Крониг — он трещал так, что Юлия слышала это даже у себя в комнате.

Фрау Крониг завернула яйца в газету. Ханси следил за ней, склонив голову набок.

— Передавай маме от меня привет, пусть поскорее поправляется. Она всегда может мне звонить, если что-то нужно. Или мне сейчас подняться к вам и помочь с готовкой?

Юлия покачала головой.

— Марсель любит готовить.

— Вот как! — проговорила фрау Крониг и задумчиво улыбнулась.

Марсель открыл дверь в квартиру еще до того, как Юлия поднялась на третий этаж.

— Вам очень повезло, что есть такая соседка, — сказал он. — Я и не думал, что на свете действительно существуют женщины, подобные вашей фрау Крониг. В нее влюбиться можно.

Мама засмеялась:

— Она таких, как ты, ест на завтрак.

— И к тому же у нее есть Ханси, — добавила Юлия.

* * *

Лейла зажмурила глаза, когда Юлия бросила ей мячик. Он, конечно, упал на землю и покатился по газону. Лейла пошла его поднимать, и какая-то проходившая мимо пожилая женщина, глядя на нее, стала ворчать что-то про этих «понаехавших девиц», которые вытаптывают красивую молодую травку. В этот момент было бы лучше, если бы Лейла ни слова не понимала по-немецки.

— Надо всё время смотреть на мяч, — строго сказала Юлия, — иначе ты его никогда не поймаешь.

Может, из-за страха перед той старушкой, которая так и осталась стоять неподалеку, но Лейла действительно не сводила глаз с мяча и, поймав, прижала к себе.

— Отлично! — сказала Юлия. — Завтра будешь ловить мячи поострее!

Лейла нахмурила лоб.

— Поострее?

Юлия показала рукой, как будто бросает.

— Круто заброшенные, понимаешь?

Лейла постучала указательным пальцем себе по переносице.

— Острый? Чили?

— Да, острые как чили и ножи, — засмеялась Юлия.

— Жжет? Режет?

Юлия кивнула.

— Да, ладони будут гореть.

— Ай-ай! — воскликнула Лейла. — Где пожарные?

Старушка скривила губы и презрительно хмыкнула.

Уже три дня спустя мяч пролетал мимо Лейлы совсем редко. Да и она сама запрыгала как мячик.

— Я могу, я могу, я могу! — радовалась Лейла. — Я могу!

— Ты можешь! — подтвердила Юлия.

— Я могу, ты можешь!

Мама сидела на кухне полностью одетая для выхода на улицу. Марсель принес ей ботинки.

— Ты уверена, что справишься? — спросил он.

Она улыбнулась.

— Я тебе уже десять раз сказала!

Марсель протянул маме руку и подмигнул Юлии.

— Ты ведь пойдешь с нами? А то вполне может быть, что Мелани понадобятся две сильные руки для поддержки на долгом пути к итальянскому заведению.

Они медленно спускались по ступенькам. Маме всё не терпелось побыстрее выйти на улицу, ей не нравилось, что Марсель останавливается на каждой лестничной площадке.

— Я хорошо себя чувствую!

Когда они добрались до конца квартала, у мамы над верхней губой поблескивали крошечные капельки пота, но она продолжала идти вперед — шаг за шагом.

Юлия обрадовалась, что кафе оказалось так близко. Марсель пододвинул маме стул. Официант посоветовал взять тортеллини.

Было очень уютно сидеть в этом небольшом помещении с обшитыми деревом стенами, рядом с людьми, борющимися со спагетти, хлебающими суп, позвякивающими ножами и вилками. Мама ела медленно, с паузами. Марсель был так занят тем, что смотрел на нее, что не съел и половину порции, когда Юлия уже давно промокнула кусочком хлеба последние остатки соуса.

Мама положила вилку. Марсель взял ее, наколол тортеллинку и поднес маме ко рту.

— Ну давай, еще одну штучку!

Мама рассмеялась.

— Ложечку за маму, ложечку за папу, ложечку за дедушку…

— Ложечку за молодчину Юлию, ложечку за милого Марселя! — подхватил он.

По дороге домой мама дважды останавливалась, опиралась рукой о плечо Юлии и прислонялась к Марселю.

— Как ты? Еще пару шагов осилишь?

Она фыркнула.

— Ты сейчас похож на старую наседку, вот-вот крыльями замашешь!

— Ну если и так, то уж скорее — на старого петуха, — улыбнулся Марсель.

Перед домом они встретили бабушку, которая тут же начала ворчать.

— Выдумали тоже! Доктор же сказал, что тебе нужно беречь себя и не напрягаться.

— А как же твой любимый свежий воздух? — ехидно спросила мама. — Если я всё время буду только лежать в кровати, то действительно заболею.

— Ты и так уже заболела! И стоит отвернуться…

Мама закончила фразу за нее:

— …ты творишь такое, что и черт не сделает!

Она не стала сопротивляться бабушке и беспрекословно отправилась в кровать. Но раздеться, ворчала она, раздеться-то она и сама уже в состоянии.

Юлия задумалась, почему «что и черт не сделает» — обязательно что-то плохое. Речь о том, что черт это в одиночку до конца не доведет, или о том, что черт такого делать не станет? Всё от того, подумала Юлия, что она учит Лейлу немецкому. Но это интересно и хорошо. Сегодня вообще хороший день.

Бабушка осторожно вынула из сумки коробку и разложила кусочки пирога на тарелке.

— Абрикосы, конечно, замороженные, с прошлого года, — сказала она. — Но зато наши, из Вахау[4].

Мама вздохнула и бросила на Марселя осуждающий взгляд.

— Если бы ты не заставил меня доесть тортеллини, у меня осталось бы место для пирога. А теперь я так объелась!

Когда кофе был готов, мама всё-таки съела кусочек, а потом даже еще один. Бабушка, наблюдая за ней, довольно кивала. А потом стала рассказывать про выставку: что посетителей пришло неожиданно много и один мужчина чуть не купил ее картину. Но, к сожалению, его жене краски показались слишком яркими, особенно красный — он точно не подойдет к их дивану. Вдруг бабушка оборвала сама себя на полуслове: