с собой! — От Иды так легко не отделаешься. Она не привыкла, чтобы на ее приглашения реагировали иначе, чем с восторгом.

— Мама моя приводи ее не разрешает.

«Мама моя приводи ее не разрешает», — повторила про себя Юлия. Эта фраза почему-то ей понравилась. «Мама моя» звучит как-то мягче, чем «моя мама». И ей захотелось, чтобы Лейла сказала еще: «Подруга моя приводи ее не разрешает». Но это, наверное, несбыточные мечты…

Ида резко развернулась и бросила, уходя:

— Я думала, ты обрадуешься. Ну, сама будешь виновата, что к нашей компании не принадлежишь!

— Я не лежу? — растерянно произнесла Лейла. — Не лежу, да…

— «Принадлежать» — это не то же самое, что «лежать», — попыталась объяснить Юлия. — «Принадлежать» — это как… Посмотри сюда! — Она растопырила пальцы, потом сжала их в кулак и снова растопырила. — Вот видишь палец, да? Один палец, два пальца… Но все они вместе принадлежат руке, они ее часть.

Лейла нахмурила лоб. Она не понимала. Это было действительно непросто понять. Лежать, принадлежать… А ведь есть еще и «надлежать», это слово значит совсем другое — когда что-то следует, что-то необходимо сделать… Юлии никогда еще не приходилось думать о словах так много, как сейчас. Это требовало усилий, но и захватывало одновременно — за каждой фразой поджидали новые вопросы. Но не только — там поджидали и новые открытия.

— Трудная язык, — сказала Лейла и рассмеялась.

— Очень трудный язык, — согласилась Юлия.

— Трудный язык, трудный язык, — пропела Лейла. — Очень трудный язык!

Комок в горле у Юлии растворился.

Только по дороге домой она снова почувствовала страх за маму, с каждым шагом он усиливался. На втором этаже Юлии пришлось даже остановиться, чтобы перевести дыхание. Попасть ключом в скважину удалось не с первого раза.

Стоя в прихожей, она глубоко вдохнула и открыла дверь в мамину комнату. Мама лежала с закрытыми глазами, лицо уже не казалось таким осунувшимся, волосы, хотя разметались и не блестели, уже не были так спутаны. Одеяло мерно поднималось и опускалось.

На кухне Марсель сопел над горой лука на разделочной доске. Он высморкался в бумажную салфетку.

— Только когда режешь лук, можно прочувствовать всю печаль этого мира, — сказал он Юлии вместо приветствия.

— У мамы теперь что, сонная болезнь? — поинтересовалась Юлия. — Она всё спит и спит.

— Думаю, она уже давно таскала в себе целую гору усталости. А теперь вся усталость вышла наружу, потому что у Мелани кончились силы держать ее под контролем, — сказал Марсель. — Сходишь в магазин за сыром и белым хлебом?

Юлия молча протянула руку. Он пошарил у себя в карманах штанов и выудил всё, что там было.

— Надеюсь, этого хватит. Больше у меня нет.

Она пересчитала все монетки, до последнего цента — было бы ужасно стыдно, стоя у кассы, обнаружить, что денег не хватает. Фрау Крониг ей рассказывала, как противно ей было в детстве, когда приходилось при всех покупателях в магазине говорить: «Запишите в долг, пожалуйста, мама первого числа придет и всё заплатит». Однажды мясник в ответ на такую просьбу спросил ее, первого числа какого месяца это произойдет, и фрау Крониг выбежала из лавки в слезах, а дома отец ее поколотил за то, что она не принесла колбасы. «Хорошо, что сегодня уже никому не приходится просить записать в долг», — закончив рассказ, подвела итог фрау Крониг, и Юлия не стала ей возражать и не сказала даже, что больше нет таких магазинов, в которых можно было бы попросить записать в долг.

Юлия выбрала самую маленькую упаковку сыра. В итоге у нее даже остался один евро.

Уже на лестнице чувствовался запах лукового супа. Марсель наре́зал хлеб, поджарил его, положил в тарелки с супом и бросил туда по кусочку сыра. Мама вышла на кухню в темно-розовом банном халате. Марсель пододвинул ее стул поближе к столу. Казалось, мама всем этим наслаждается. Она съела тарелку супа и даже позволила налить себе чуть-чуть добавки.

Последние ложки мама подносила ко рту уже с видимым усилием, дважды ей даже пришлось опустить ложку, чуть передохнуть и попробовать снова. Марсель спросил, не отнести ли ее в кровать на руках. Мама постаралась сделать высокомерное лицо и встала. Но на ногах она держалась совсем неуверенно и, когда Марсель взял ее под руку, не стала отказываться, а спокойно на него оперлась.

Как только мама оказалась в кровати, ей как будто снова стало лучше. Она быстро заснула и проснулась только около пяти, когда пришла бабушка — в высшей степени довольная ходом подготовки к выставке.

Марсель предложил ей кофе. Мгновение казалось, что сейчас произойдет взрыв. Ей никто и никогда кофе не предлагал! Предлагать кофе имела право только она сама. Но вдруг бабушка улыбнулась:

— Это очень дерзко с вашей стороны, молодой человек! Но хорошо, в виде исключения я позволю вам сварить мне кофе.

Юлия снова обнаружила, что взрослые — существа очень странные, и стала собирать со стола свои школьные вещи.

— Через полчаса придет фрау Крониг, — сказала бабушка, — и мы будем купать маму.

— Почему вы? — спросила Юлия.

— А кто же еще? Я же всё-таки ее мать.

— А я — ее дочь!

— Да, но… ты даже не представляешь, как тяжело удерживать мокрое тело — оно так и норовит выскользнуть из рук. А фрау Крониг крепко держать умеет. Одну Мелани я в ванну не пущу — что, если она там заснет?

Мамины протесты ни к чему не привели: бабушка очень решительно была настроена сделать ей хорошо, а что для нее хорошо, конечно, никто лучше бабушки не знает. В итоге мама смирилась. Когда она после ванной в свежей ночной рубашке и с чистыми волосами лежала в кровати на свежем белье, бабушка торжествующе сказала:

— Вот видишь, как теперь хорошо!

Казалось, бабушка действительно не замечает, что мама совершенно выбилась из сил. Как будто не замечала она и того, как сжимается Марсель, когда она его благодарит.

— Ну, я же и вчера это делал — для Мелани, — отмахнулся он.

Бабушка не слышала, как он подчеркнул «для Мелани». Бабушка — паровой каток. Паровой каток, который хочет только лучшего для своей дочки и внучки, но при этом всё равно остается катком.

— Я сейчас еще быстро схожу в магазин за продуктами, если вы будете так добры остаться еще немного, — сказала она Марселю.

Когда дверь за бабушкой захлопнулась, Марсель пробурчал:

— Просто фельдфебель! Как ты только такое выдерживала?

Мама покачала головой.

— А почему, ты думаешь, я так рано стала жить одна? Но фельдфебель — это уж точно