ни присвоения очередных званий на пути к маршальскому, в счёт не шли — жизнь людей, пусть и не титулованных пока, дороже. А зависела она в первую очередь от состояния здоровья пилотов.

— Обнюхивать идёт, обнюхивать! — прошелестело по шеренге. Лётчики улыбались: не врач, а нюхач. Дегустатор! Однако и на этого не обижались — надо.

Подполковник медицинской службы Милаковский между тем останавливался перед каждым экипажем и спрашивал:

— Как отдыхали, товарищи? Есть ли жалобы на состояние здоровья? — И внимательно глядя уже только на командира экипажа, добавлял: — Как самочувствие, настроение?

— Бодрое, товарищ подполковник! — звучал обычный весёлый ответ. Иногда необычный: "Есть жалоба на Марь-Иванну — тёщей у меня работает. Забастовала по причине выхода на пенсию!".

"С тёщами, товарищи, не ко мне — к гинекологу", — отшучивался в таких случаях врач грубовато. Знал, юмор на аэродроме ценили крапивный. "У каждого свой вкус, сказал чёрт. Сделал а-а в кусты и вытер задницу крапивой". Вот так. Или "шутил" сам, спрашивая лётчика: "С кем спали?" вместо "Как спали?".

Возле Русанова задержался:

— Что-то не нравится мне ваш вид. Как спали? — И наклонился к самому лицу Русанова: всё-таки, мол, холостяк, всего можно ждать.

Алексей нахально дохнул подполковнику в лицо, и тот, кроме запаха табака, ничего "существенного" не уловил.

— Всё нормально, доктор. Вот только штурману в шахматы проиграл.

— Ну — это не повод для серьёзного расстройства. — Двинулся было дальше, но остановился: — А с желудком у вас — как? Что-то вид ваш…

— Что вы, доктор!.. С желудком — полный порядок!

— Ну, ладно. Ы-ым!.. — Врач подошёл к следующему.

4

"Пронесло!" — довольно вспоминает Алексей в кабине и улыбается. Голова его клонится, слипаются веки… Явь путается с грёзой, и уже непонятно, то ли он спит, то ли ещё не спит.

Проходит несколько секунд. Что-то мешает ему — какое-то словно забытое и возвращённое чувство опасности. Тогда голова приподнимается, веки на миг размыкаются, и он видит: голубое — это небо, золотистые зубцы далеко внизу — горы под утренним солнцем. Зеркальный блеск разлитых луж до самого горизонта — это гладь озёр и болот. Какой погожий день, как хорошо вокруг!..

И молчит штурман.

Молчит радист. Плавно идёт машина — не подболтнёт, не накренится. И тогда опять исчезает из глаз синь неба, золото вершин, гаснут зеркала озёр. Инстинкт опасности больше не тревожит, сознание меркнет, закрываются глаза. Голова Алексея свешивается на грудь, клонится на левое плечо. Хорошо как!..

Уснул лётчик. Привалился плечом и головой к стенке вагона в углу и даже захрапел. В пригородном поезде едет… Тело его делается лёгким, почти невесомым, и ничто уже не тревожит — мускулы на лице, наконец, расслабились. Полный покой и отдых. На 22-м километре разбудят…

Зимин увлечённо вращает рукоятками на прицеле, доворачивает машину влево на 3, потом ещё на градус — и цель идёт у него по курсовой черте точно, не сползает ни влево, ни вправо. Проходит ещё несколько секунд, срабатывает автоматика — и третья бомба, оторвавшись от самолёта тяжёлой тёмной каплей, стремительно летит вниз. Машина, облёгченная от бомбового веса, слегка "вспухает" вверх, но Зимину не до этого: надо заснять на плёнку разрыв на земле. Тёмный клубочек расцвёл внизу в пределах белого круга.

— В кругу, команди-и-р! — кричит Зимин радостно. — И третья в кругу. Сообщи "Сосне" на полигон: работу закончили.

Лётчик не отвечает, молчит. И Зимин догадывается: не хочет хвалить, пока не подтвердят результатов бомбометания с полигона. А может, занят разговором с "Сосной" и просто некогда. Так хотелось услыхать от него: "Молодец, Саня!". Ну, да ладно, разговор этот ещё состоится. Не сейчас, так на земле. Не бывает, чтобы пилот не похвалил своего штурмана, если тот отбомбился на отлично.

Самолёт плавно идёт над горами, разворачивается в бездонном небе, оставляя за собой белый след, который незаметно тает, как отмеренная кому-то судьба. Пора отдавать управление лётчику. И штурман ликует:

— Командир! Полный порядок. Выключай автопилот, веди "телегу" домой! Можешь докладывать на КП: все 3 у нас в кругу и сфотографированы. Как мы дали, а?!

Лётчик не отозвался.

— Лёшка, ты чего? Обиделся на утренний разговор?..

Пилот молчал.

— Командир, бери управление, говорю! — обиделся уже сам Зимин.

И опять ни слова в ответ.

— Лёша! — забеспокоился штурман. — Командир! Не слышишь, что ли?

Молчание.

— А может, у тебя ларинги отказали? Слышишь, но не можешь ответить? Если слышишь, качни крылом! Выключи автопилот и веди сам…

Лётчик и на это не отреагировал. Зимин подождал, заговорил опять:

— Радист! Как меня слышишь?

— Хорошо слышу.

— А командира — слышишь?

— Нет, командир, похоже, не отзывается.

— А ну-ка, вызови его ты. Может, у меня эспэу повредилось?

— Сейчас проверю, — согласно ответил радист. Отключив специальной кнопкой на абонентском аппарате всю внешнюю связь, он запросил: — Командир, как меня слышите? Вас — не слышим. Переключитесь на внутреннюю связь!

Ответом было тягостное молчание.

— Командир! — закричал радист во всё горло. — Вы нас слышите? Всё, отбомбились! Берите управление.

И снова в ответ глухое молчание.

Штурман взорвался:

— Да что он там?! Нашёл время шутки играть!

И опять от лётчика не донеслось ни слова.

Радист забеспокоился всерьёз:

— Командир, что случилось?! — Голос у него стал напряжённо-тревожным.

Тревога передалась и штурману. Понял: что-то стряслось. Приказал радисту:

— А ну-ка, запроси его на волне лётчика! Сначала ты, а потом — попробую я. Давай!..

Радист предупредил:

— Штурман, ведь это — эфир! Услышат на всём полуострове, и командир полка — тоже.

— Приказываю тебе: передавай!

Радист, 20-летний сержант Сергей Диких, понял по вибрирующему голосу штурмана: сейчас не до мелких конспираций. Запахло, если не катастрофой, то уж аварией наверняка. И над всем Севером взволнованно полетело:

— "Сокол-406", "Сокол-406"! Я — ваш хвостовой. Что случилось? Что случилось? Почему не отвечаете экипажу?

Такой голос из эфира заставляет в лётных частях замереть все сердца. Авиаторы понимали, где-то поднимается паника. Пока ещё легкая, но паника. Где-то что-то уже "горит". Ещё без пламени — только запах, только дым! Но всё равно взорвётся. А потом будут цинковые запаянные гробы. Над кладбищем вместе с женским плачем взметнётся прощальный салют из винтовок. И, в каком-то полку, станет меньше на 3 молодые жизни. На 3 неповторимые судьбы. Но есть и другой вариант — шанс спастись на парашютах. Тут уж, у кого какая судьба… Надо только не мешать в эфире терпящим бедствие.

Радист Сергей Диких и штурман Александр Зимин, не дождавшись ответа от своего лётчика, заговорили почти разом.

— Саша, командир — не отвечает.

— Без тебя понял. Хорошенькое дело! Остаться в