– Надо немного подождать, чтобы крови побольше натекло. Сможешь помочь мне его поднять?

– Что у меня с лицом?

– Ничего хорошего. Закрой платком. Если мы отдадим этим парням их деньги, то они еще не скоро начнут разыскивать своего дружка.

Я сделала несколько глубоких вдохов. Гортань болела, но не больше, чем скула или челюсть.

– Готова.

– Отлично. Поднимаем. Давай сюда. Теперь раскачиваем! Раз-два-три!

Тело Абубукара с глухим стуком упало на дно бассейна рядом с полурастерзанным трупом чайки.

– Надо хорошенько протереть нож, – сказал да Сильва, доставая из заднего кармана брюк упаковку антисептических влажных салфеток, я чуть не рассмеялась, и он бросил чистый нож в бассейн.

– Идти сможешь?

– Голова немного кружится.

– Держись, – сказал он, подхватывая меня под руку.

Да Сильва был не намного выше меня, поэтому, когда он прикрывал шарфом мое разбитое лицо, наши губы почти касались друг друга. Мы вышли из дома Баленски, я положила голову ему на грудь и почувствовала, что его сердце бьется так же ровно, как и мое.

– Готова? Платок не снимай, держись подальше. Я отдам им деньги и заберу доску. Они не должны увидеть тебя вблизи, поняла?

Через некоторое время мы свернули с шоссе на боковую дорогу и подошли к фургону, где нас ждал первый элемент моего Гогена.

Добравшись до риады, я заставила да Сильву приклеить доску с задней стороны тяжелого зеркала, прежде чем разрешила ему заняться моим лицом. В аэропорту сойдет за сувенир – дешевая подделка под старину, туристы, что с них взять. Пока он управлялся с зеркалом, я отвернулась: не очень-то хотелось видеть, во что меня превратил Абубукар. Приняв душ, я завернулась в халат, так и не взглянув на себя в зеркало. Да Сильва принес кувшин розовой воды и тщательно промыл все раны, а потом протер их смоченным в горячей воде куском ткани и еще одной антисептической салфеткой.

– Вот эту надо зашить.

– Шрам останется?

– Может быть.

Отлично, только этого не хватало!

– К доктору идти нельзя, черт!

– Зубная нить есть? Там в наборах в ванной, кажется, была.

Ага, вместе с губкой для обуви и шапочкой для душа. Прекрасно!

– Если не зашить, шрам точно будет, – сказал он, и я не смогла разобрать, что было в его голосе – нежность или злорадство.

– Мини-бар есть? Надо бы чего-нибудь покрепче.

Он нашел мне бренди, прокалил иголку над свечкой и управился за минуту. Четыре быстрых стежка. Я не кричала, хотя про себя отметила, что больше никогда не куплю зубную нить с мятным ароматом.

– Джудит? Он… Он тебя не…

– Нет. Ты пришел как раз вовремя. Как у тебя это получилось?

– Мастерство не пропьешь.

На долю секунду я ощутила благодарность, но потом вспомнила о Разнатовиче, вспомнила о мужчине, которого пустили в расход во дворе. Ничего личного. Да Сильва не даст мне умереть, по крайней мере пока я не помогу ему расплатиться с долгами.

Будильник стоял на четыре утра. Перед тем как заснуть на своей кровати, да Сильва потянулся ко мне, взял меня за руку и погладил большим пальцем ладонь.

– В Риме…

– Что – в Риме?

– Как ты это сделала? Ну в смысле, Фицпатрик не хрупкого телосложения.

– Женщина против мужчины? Все дело в оружии. Лучшее оружие – неожиданность. Достаточно?

– Мне просто было интересно.

На самом деле есть у женщин оружие и получше неожиданности, но об этом я да Сильве говорить не собиралась.

В аэропорту Танжера мое лицо подозрений не вызвало, а вот на паспортном контроле в Неаполе меня попросили снять платок, и офицер посмотрел на меня с неподдельным ужасом. На секунду я испугалась, что он попробует арестовать да Сильву за сутенерство, но тот быстро вытащил значок «Полиция», бросил пару фраз по-итальянски, и проблема была решена. По моим расчетам, главное было поскорее добраться до моего крема «Eight Hour», и дела пойдут на лад, может, даже стану немного похожа на пиратскую принцессу. В любом случае голова у меня была занята совсем другим. Теперь у нас есть дерево для основы, и Ли почти готов начать работу над картиной.

В одном из писем из первой поездки на Таити Гоген упоминал «симпатичную картинку» – отрубленную голову, которую он несколько раз писал с завитушек и узоров, увиденных им на сосновой доске. «Когда мрамор или дерево рисует для вас голову, невозможно не поддаться искушению украсть ее», – сообщал он в письме. Если мне удастся разобраться с провенансом, то произведение Ли будет казаться навеянным самой древесиной. В 1899 году, как раз перед отъездом с Таити на Маркизские острова, Гоген создает свою последнюю, по мнению большинства исследователей, картину этого периода – «Золото их тел». После переезда, в 1902 году, он пишет «Девушку с веером». На картине изображена обнаженная по пояс девушка. Моделью стала жена его повара. Она сидит и держит в руках веер из белых перьев, ручка которого украшена кокардой флага Франции. Я собиралась представить нашу работу как последнюю, «утраченную» работу с Таити, предположительно созданную около 1900 года, ссылаясь при этом на более раннюю версию картины с веером.

По дороге в Сидерно, когда мы уже сели в машину, я объяснила да Сильве свою идею.

– Поэтому нам придется поехать в Эссен.

– Боже, ты когда-нибудь успокоишься? И где этот твой Эссен?

– В Германии. Известная версия «Девушки с веером» находится в Музее Фолькванг. У Ли есть паспорт?

Да Сильва стукнулся лбом о руль от отчаяния. На такие выходки способны только итальянцы, если учесть, что мы гнали по автобану со скоростью 140 километров в час.

– Ну конечно нет! Могу сделать ему временный. На год.

– Отлично! Ему надо поехать с нами и изучить картину.

– Слушай, а чем тебе не нравится… ну, не знаю, те цветы, к примеру? Ну, того психа, который себе ухо отрезал? Может, Ли что-нибудь такое нарисует?

– Ты имеешь в виду Ван Гога?

– Точно! Он же бешеных денег стоит, правда?

– Мне искренне тебя жаль, Ромеро. Давай лучше поедем молча, – не выдержала я и уставилась в окно на подножие Аспромонте, знаменитой «горы мафиози», практически на самом юге Италии. Я слышала о проводившихся там собраниях главарей «Ндрангеты», где подвергали изощренным пыткам тех членов клана, чья лояльность находилась под вопросом. Традиционно на ужин подавали баранину. Не прийти на этот ужин означало подписать себе смертный приговор, подтвердив тем самым, что тебе нельзя доверять, а если придешь, то рискуешь, что тебя задушат гароттой прямо над дымящимся бараном.