— Вот это да! — вздохнула Мэри. — Я видела однажды главную улицу Шарлоттауна и решила тогда, что она просто великолепна, но теперь думаю, она ничто по сравнению с небесами. Что ж, если тебя послушать, так все на небесах блеск и красота, но не будет ли там скучновато?

— О, я думаю, мы всегда сможем немного развлечься, когда ангелы отвернутся, — беспечно отозвалась Фейт.

— На небесах все весело и интересно, — заявила Ди.

— В Библии ничего такого не написано! — воскликнула Мэри, которая так подолгу читала Библию по воскресеньям под присмотром мисс Корнелии, что уже могла считать себя едва ли не авторитетом по части Священного Писания.

— Мама говорит, что язык Библии образный, метафорический, — пояснила Нэн.

— Это значит, что там не все правда? — спросила Мэри с надеждой в голосе.

— Нет… не в том смысле… я думаю, просто это значит, что небеса будут именно такими, какими тебе хочется их видеть.

— Я хотела бы, чтобы там было точно так, как в нашей Долине Радуг, — сказала Мэри, — и чтобы вы все там были, и чтобы можно было болтать и играть, как здесь. Этого мне для счастья хватит. Но все равно мы не можем попасть на небеса, пока не умрем, а может быть, и тогда, когда умрем, не попадем, так стоит ли волноваться? А вот и Джем! Сколько трески поймал! Целую веревочку нанизал! Сегодня моя очередь рыбу жарить.

— Мы должны были бы знать о небесах больше, чем Уолтер, ведь мы дети священника, — заметила Уна, когда они с Фейт возвращались в тот вечер домой.

— Мы знаем столько же, сколько и Уолтер, но он умеет воображать, — объяснила Фейт. — Миссис Эллиот говорит, что он унаследовал эту способность от матери.

— Ужасно жаль, что у нас вышла такая ошибка с этим воскресеньем, — вздохнула Уна.

— Не горюй. Я придумала отличный план, как сделать так, чтобы все узнали правду, — сказала Фейт. — Подожди до завтрашнего вечера, и увидишь.

Вечером следующего дня в Глене св. Марии читал проповедь преподобный доктор[21]Купер, и пресвитерианская церковь была заполнена людьми, съехавшимися со всей округи. Преподобный доктор славился как чрезвычайно красноречивый проповедник и, памятуя о старинном изречении, согласно которому священник должен лучше всего выглядеть в городской церкви и лучше всего говорить в деревенской, произнес весьма ученую и волнующую речь. Но когда прихожане возвращались домой в тот вечер, говорили они не о проповеди доктора Купера. Они совершенно забыли о ней.

Доктор Купер завершил свое проникновенное воззвание к прихожанам, вытер пот с массивного чела и внушительно — он этим славился — сказал: «Помолимся», после чего должным образом произнес молитву. Последовала небольшая пауза. В церкви Глена св. Марии придерживались старого обычая собирать пожертвования после проповеди — главным образом потому, что методисты первыми последовали новой моде и стали делать это до выступления священника, а мисс Корнелия и староста Клоу слышать не желали о том, чтобы поддержать инициативу, если она исходила от методистов. Старосты Чарльз Бакстер и Томас Дуглас, в чьи обязанности входило обходить церковные скамьи с подносами для пожертвований, уже собирались встать на ноги. Органистка раскрыла ноты гимна, а хористы прочистили горло. Неожиданно со скамьи, где сидело семейство священника, вскочила Фейт Мередит. Она поднялась на возвышение возле церковной кафедры и обернулась к изумленной публике.

Мисс Корнелия приподнялась со своей скамьи, но затем снова села. Она сидела в задней части церкви, и было очевидно одно: независимо от того, что собирается сказать или сделать Фейт, это будет почти сказано или сделано, прежде чем удастся добраться до нее. Было ни к чему поднимать еще больше шума вокруг предстоящей сцены. Бросив один страдальческий взгляд на миссис Блайт и другой — на дьякона Уоррена из методистской церкви, мисс Корнелия смирилась с неизбежностью нового скандала.

«Если бы хоть девочка была прилично одета», — простонала она про себя.

Фейт, облившая накануне чернилами свое лучшее платье, преспокойно надела в церковь старое, из выцветшего розового ситца. Длинная прореха, протянувшаяся наискось вдоль всего переднего полотнища юбки, была заштукована толстой красной ниткой, а вдоль подола, где отпоролся подрубочный шов, виднелась ярко-розовая полоска неполинявшей ткани. Но Фейт в ту минуту не думала о своей одежде. Она вдруг ощутила робость. То, что казалось легким в воображении, оказалось довольно трудным в реальной жизни. Множество полных недоумения глаз смотрело прямо на Фейт, и храбрость почти покинула ее. Лампы были такими яркими, общее молчание — таким пугающим. Ей показалось, что она, как ей того ни хотелось, не сможет заговорить. Но она должна… все подозрения должны быть сняты с ее отца. Только… она не могла вымолвить ни слова.

Маленькое, перламутрового оттенка, личико Уны с умоляющим выражением было обращено к ней с их скамьи. Дети Блайтов растерялись от изумления. В заднем ряду, под галереей, Фейт видела добрую, приветливую улыбку на лице мисс Розмари Уэст и веселую — на лице мисс Эллен. Но все это не помогло ей. Положение спас Берти Шекспир Дрю, сидевший в первом ряду на галерее. Он состроил Фейт издевательскую гримасу. Она мгновенно состроила ему в ответ еще более противную и в своем гневе на нахального Берти забыла страх перед публикой. Снова обретя дар речи, она заговорила — звучно и смело.

— Я хочу кое-что объяснить, — сказала она, — и хочу сделать это сейчас, чтобы меня услышали те, кто слышал и другие разговоры. Говорят, что я и Уна остались дома в прошлое воскресенье и занимались уборкой дома, вместо того чтобы пойти в воскресную школу. Так оно и было — но мы сделали это не нарочно. Мы перепутали дни недели. Это все вина старосты Бакстера — (смятение на скамье Бакстеров), — потому что он взял и перенес молитвенное собрание на среду, а мы потом подумали, что четверг — это пятница, ну и так далее, пока не решили, что суббота — это воскресенье. Карл лежал в постели больной, и тетушка Марта тоже, так что они не могли нас поправить. И мы пошли в воскресную школу, несмотря на страшный дождь, который лил в субботу, а в школу никто не пришел. А потом мы решили, что сделаем большую уборку в понедельник, чтобы старые сплетницы перестали болтать, будто в доме священника грязно, — (общее смятение на всех скамьях), — и в понедельник взялись за работу. Я трясла половики на методистском кладбище потому, что это очень удобное место, а не потому, что хотела проявить неуважение к мертвым. Вовсе не мертвые поднимают из-за этого шум; шум поднимают живые. И несправедливо винить в случившемся моего отца, потому что его не было дома и он ни о чем не знал, да и вообще мы думали, что это понедельник. Он лучший из всех отцов, какие только жили на земле, и мы любим его всем сердцем.

Напускная храбрость покинула Фейт — послышался всхлип. Она сбежала по ступенькам и выскочила из церкви через боковую дверь. Там ее успокоила дружелюбная, тихая и звездная, летняя ночь; глаза больше не щипало, горло не стискивало волнение. Она чувствовала себя очень счастливой. Ужасное объяснение осталось позади, и теперь все знали, что ее отца не в чем винить и что она и Уна вовсе не такие испорченные, чтобы сознательно заниматься уборкой в воскресенье.