глаза Марсель, позвольте хотя бы отужинать с ее отцом, которому невдомек, какая со мной приключилась оказия. Ну и слово меня угораздило подобрать — оказия! Это нелепо, малодушно! Но как еще назвать случившееся? Я подхватил первое подвернувшееся слово».

В ресторане он встретил Розу, и та спросила, приедет ли он к ужину.

— Нет, не ждите меня. Мне необходимо поговорить вон с тем месье, — ответил Бигуа как можно тише, стремительно подошел к типографу и постучал его по плечу, однако так легко и невесомо, что тот ничего не почувствовал.

Пять секунд полковник стоял у Эрбена за спиной, едва касаясь пальцем его плеча. И размышлял, как все-таки лучше поступить. Заметив, что Роза наблюдает за ним, Бигуа наконец произнес отчетливо и внятно:

— Здравствуйте, дружище.

От неожиданности Эрбен вскочил со стула.

— О, не тревожьтесь, — сказал полковник, усаживая его обратно. — Я просто хотел предложить вам поужинать вместе. Но, похоже, опоздал: вы уже поели супа.

— Да-да, поел супа, вы правы, поел, — растерянно ответил отец Марсель, и в его голосе сквозило глубокое сомнение, словно он был совсем не уверен, что действительно поел супа. Казалось, даже суп — или его остатки в тарелке — колебался в вопросе собственного бытия и не понимал, чем является — закуской, или все-таки первым блюдом, или десертом. Или же вообще супом с трапезы покойников.

— Я только приступил к ужину и всецело в вашем распоряжении. Здесь я завсегдатай, так что хозяева не будут в обиде, если мы перейдем в другое место.

— Ну а вы не будете в обиде?

— Да что вы, господин полковник! Ни в коей мере. Что такое, в конце концов, шесть ложек похлебки, которые я проглотил? Разве этим насытишься? — засмеялся Эрбен. — Вдобавок у меня никаких обязательств перед остальными блюдами ужина. Я свободный человек, причем благодаря вам, — смущенно добавил он.

Вскоре они уже сидели в солидном ресторане.

Подали ужин, и типограф сказал, явно стараясь сделать полковнику приятное:

— Вы даже не представляете, какое это счастье и облегчение — знать, что моя дочь воспитывается у вас, в благородном доме, где ей не грозит никакая опасность. Ведь кроме Марсель у меня на целом свете никого нет.

— Видите ли, безопасных мест не существует, и случается, разоряют даже подземные захоронения.

 Сейчас Бигуа не хотел быть мягким и не стремился проявить сочувствие к этому человеку, который только начал свой бесподобный ужин. Он сурово смотрел на Эрбена. Полковник был несчастен и подавлен горем, а значит, всем вокруг тоже следовало страдать.

«Вот передо мной сидит отец Марсель, — думал он. — Я люблю ее сильнее всех в мире и теряю ее, с каждым днем она становится все дальше и недостижимее. Я вечно теряю все и обречен на страшное одиночество, я буду одиноким всегда, даже если украду всех до единого детей на земле.

Передо мной человек, которому я помог излечиться от алкоголизма, я угощаю его несравненными, тончайшими винами, а скоро принесут и ликеры. Этот Эрбен таков, каков есть, и ничего тут не попишешь! Жесткий воротничок, который врезается в шею, коричневый галстук, типограф до мозга костей, борозды морщин на лбу — они прорыты глубоко и силятся рассказать о чем-то, но рассказчики из них посредственные».

— А знаете ли вы, дорогой друг, зачем мы сегодня встретились? Жить во Франции стало невыносимо. Иногда наступает момент, когда человеку необходимо переехать под другую крышу — я имею в виду, в том числе, крышу небесную. Итак, я возвращаюсь в Америку. И хотел сообщить вам об этом.

По правде говоря, мысль об отъезде пришла в голову Бигуа, только когда он произнес эти слова, — она возникла на горизонте, как дымчатый дальний берег перед кораблем. И по мере того, как полковник делился с Эрбеном своими планами, ложь и выдумка постепенно испарялись из его слов, он уже не лгал. То, что сперва было обманом, превращалось в чистой воды правду, в истину без всяких примесей.

Настало молчание, и полковник подумал: сегодня днем Марсель возомнила, будто вправе покатываться со смеху над моей досадной оплошностью, глядя на глупое положение, в котором я оказался. А между тем ей скоро предстоит укладывать вещи в чемодан! И Антуану, и всем остальным тоже, в том числе слугам, здешним и нездешним. Не важно, какой у них цвет кожи и под каким небом они родились! Пусть все выуживают вещи из шкафов и собирают чемоданы! Теперь это их главная забота. Решено. Пусть рубашки готовятся к переезду. И брюки тоже, и мой фрак. А потом мы вслед за ними размеренно и плавно отправимся в большой французский порт!

Эрбен посчитал нужным указать полковнику на хрупкое здоровье Марсель. Она не очень крепкая девочка. Подойдет ли ей климат в тех широтах?

— Город в Латинской Америке, куда мы едем, — одно из самых благоприятных с точки зрения климата мест южного полушария, вместе с мысом Реинга и Веллингтоном в Новой Зеландии. — Затем Бигуа прибавил: — Кстати, вы можете поехать с нами. — Уловив, насколько странно прозвучало это кстати, полковник понял, что оно было лишним и произнесенная фраза стала ответом, скорее, на мысли Эрбена, нежели на то, о чем отец Марсель поинтересовался вслух.

— Ох, я-то? — смутился он. — Только если не буду вам в тягость и действительно пригожусь.

— Вы займетесь, чем захотите. Это само собой разумеется. Поймите, я совсем не имел в виду, что стану распоряжаться вами и заставлю делать то, что вам не по душе.

«Дурацкая идея — взять с собой отца Марсель и впутывать его во всю эту историю, — подумал полковник. — Не проще ли оставить его здесь и сообщить новость уже потом, после того как ее укачает море за три недели плавания? Зачем волочить на другой континент Эрбена — этот безвредный гриб? Неужто я в самом деле убежден, что раз уж его дочь забеременела в добропорядочном доме, то довести это до сведения отца — сущий пустяк и в порядке вещей? Но по большому счету, — размышлял Бигуа с ледяной ясностью, — человек, который ужинает напротив меня, настоящий и осязаемый — стоит мне чуть выдвинуть ногу вперед, и я коснусь его ноги, самой что ни есть настоящей, — этот человек понятия не имеет, какие мысли занимают меня перед тарелкой с морским языком под соусом “Морне”. Может быть, пора раскрыть карты?.. Однако есть и другая проблема: не возмутительно ли с моей стороны приехать с этой мнимой дочерью в Лас-Делисьяс и явиться к матери в дом? Тот еще подарок для семейства!»

Но