сюда привез, ты, значит, не подозреваешь? — очень нелепая попытка перевести тему.

Но пока я больше не собирался ее допрашивать, поэтому сделал вид, что не заметил этого неловкого маневра.

— Я всех подозреваю.

И это было правдой. Кого-то больше, кого-то меньше. Но крысой мог быть каждый.

— Тяжело же тебе живется, — заключила она, нахмурившись.

И сразу же зашипела, когда скорченная на лице гримаса потревожила свежие ссадины.

— Не жалуюсь, — я хмыкнул.

Она помолчала, но недолго.

— Что это за дом вообще?

— Я тут вырос.

Две комнаты, одна из них та, в которой мы сидели. Другая — и зал, и столовая, и спальня, и рабочий кабинет. Там и сейчас стояла колченогая, железная кровать со скрипящими пружинами и продавленным матрасом — на ней спала мать. А напротив нее — моя старая кушетка. С деревянными, лакированными, коричневыми стенками. Обои в цветочек и полоску, ковер на стене. Пока жива была мать, все горизонтальные поверхности накрывали кружевные салфетки из дешевого тюля, которые она шила сама. Полы — конечно же, с рисунком «елочка», поверх — выцветший длинный палас. У окна — кресло на тонких деревянных ножках с деревянными же подлокотниками. От старости уже невозможно было угадать цвет обивки — она давно засалилась. Напротив окна у стены — конечно же, полированный темно-коричневый сервант.

Я закрывал глаза и помнил всю мебель наизусть. Время здесь застыло. Все осталось точно так же, как в шестидесятых-семидесятых, когда мать и отец обставляли этот дом. И окончательно заморозилось в восемьдесят четвертом, когда умерла мать.

Пока я с мрачной угрюмостью вспоминал свое детство, девчонка буравила меня пронзительным, оценивающим взглядом. Подтвердила свою теорию, что бандитами становились мальчишки из нищих семей, выросшие в бедности и стремящиеся отхватить кусок побольше? Если так, то она сильно удивилась бы, познакомившись с родителями Авёры: отец и мать — оба профессоры. Мать еще и в консерватории работает, скрипку преподает. И сыну с детства любовь к музыке прививала. А он все равно оказался рядом со мной и точно также держит в руке пистолет. Хотя и за скрипку иногда берется. Той же рукой.

— А аптечку водитель же тоже привез, да? — с трудом встав, Маша поискала взглядом нужную вещь среди многочисленных полуразобранных пакетов.

Я уже говорил, что Мельник затарил нас для осады длиной в месяц, минимум, в которой будет сидеть целая рота солдат. Вскоре аптечка с нехитрым содержимым нашлась: бинты, перекись, таблетки, пластырь, нитки с иголкой.

— Что у тебя с ногой? — я наконец решил об этом спросить, устав смотреть, как она хромает.

Ответом мне послужило небрежное пожатие плечами.

— Наверное, вывих. На перелом вроде не похоже, — но в ее голосе звучала неуверенность.

Глядя на нее, я вспомнил, что хотел заняться своей рукой, когда появится аптечка. После колки дров царапина вновь закровила, и я чувствовал, как влажно набряк рукав черного свитера. Пока девчонка придирчиво осматривала опухшую лодыжку, пытаясь погадать на кофейной гуще, перелом там или нет, я стянул через голову свитер, испытав при этом массу неприятных ощущений.

Завтра будет жесткий отходняк после сегодняшнего выброса адреналина. Так всегда бывает. Так-то мне нехило досталось сегодня: авария, стрельба, два мордоворота, попытавшиеся одолеть меня врукопашную, потом еще ведра эти с водой, дрова.

— Ого, — не стесняясь, девчонка присвистнула.

Я повернулся к ней: она смотрела на мои ребра, и я опустил взгляд. Черт. Отбиты до багровых пятен, которые завтра станут синяками. Хер я поднимусь с койки. А ведь пока она не сказала, я не особо-то и чувствовал боль.

— Это из-за аварии? — спросила она.

— Не, — я помотал головой. — Это уже потом.

Я полил перекисью след от пули, который оказался глубже, чем я думала сначала, и крепко забинтовал пластырем. На какое-то время хватит, а потом само заживет. Как на собаке.

— В Афгане?

Забавно. Она пялилась на меня и даже особо не скрывалась. Еще и вопросы задавала. Тоже из-за выброса адреналина ненормально себя ведет?

— Это 94-й, — я посмотрел на шрам от пули слева от пупка. размером с пятирублевую монету.

Херовый был год.

— В Афгане за два срока не было ничего. Пацаны всегда говорили, что у меня боженька в крестных.

Она улыбнулась. Не скривилась, не хмыкнула, не поджала губы, не притворилась. А просто улыбнулась.

... в сущности, красивая она девка.

Тем вечером я набрал Аверу. Связь ловила херово, и спасало, что дом был на холме. Построй его батя в низине, хер бы я смог кому-либо позвонить. Ну, вот. Хоть и бухал по-черному, а все же одно доброе дело в своей жизни сделал мой отец. На самом деле, два. Еще помер рано, не доведя мать совсем уж до могилы.

Слышно было с пятое на десятое, и разговор вышел быстрым и скомканным.

— ... я подключил Эдика... — прерываясь на шипение о помехи, сообщил мне Авера.

Эдуард Денисович, он же Эдик — наш юрист. Что же, в ход пошла тяжелая артиллерия.

— Менты хотели обыск в офисе, но нихрена у них не получилось. Не подмахнули постановление, — Авера заржал в трубку.

Это была первая действительно хорошая новость за сегодня. Если не смогли достать разрешение на обыск, скорее всего, прессуют меня не из «конторы». Им-то все дороги были бы открыты, можно и без постановления вообще.

— Боря сдержанно волнуется. Я сказал, что у нас все на мази, ситуация под контролем. Тебя задело, ты отлеживаешься, через пару дней будешь в строю.

Авера — просто золотая голова. Все наши схемы, раздел бизнеса, активы — все его рук дело. Хватка у него бульдожья, окружающую обстановку считывает мгновенно. Вот и сейчас понял, что нашему другу из «конторы» Боре совсем ни к чему знать, что я осел на дно в старом доме, пока пацаны лихорадочно пытаются вычислить крысу.

— Гром, я завтра заскочу к вечеру. Надо перетереть. Не по телефону, — а вот на прощание Авера меня нехило так озадачил.

Не по телефону — это понятно, могут слушать. Но что ему надо обсудить? И он сказал: «я». Не «мы» с Капитаном. Если приедет без него — херовый знак.

Кажется, долго у меня отсиживаться не получится. Если завтра все будет спокойно, вернусь вместе с Аверой в Москву, пока они там глотки друг другу не перегрызли.

Глава 9. Маша