к Громову, намереваясь перебороть себя, но тут резко, противно запиликала его труба, и, подорвавшись, он ушел с ней в другую комнату. По глухим, изредка доносившимся до меня словам я поняла, что он говорит с сыном.

Я осторожно встала, чтобы поискать, куда можно стряхнуть пепел. Меня пошатывало: наверное, и их стресса, и от водки на голодный желудок, и от курева одновременно. Кухонька была крохотная. Из тех, в которой упираешься спиной в обеденный стол, когда пытаешься открыть холодильник. Старенький ЗИЛ с открытой дверью и грязными, заржавевшими полками стоял в углу. Напротив — до боли знакомый, белый кухонный гарнитур с алюминиевой планкой вместо ручек. У нас был такой дома, еще когда мы жили с мамой в квартире. Таким же я пользуюсь сейчас в коммуналке. У этого, правда, дверцы и стенки покрывали разводы и желтоватые пятна. Ручки были заляпаны жиром, везде какая-то грязь, пыль.

Что это за место вообще? Зачем мы здесь? Тут же ни черта нет. Ни еды, ни воды, ни лекарств. Я даже умыться все еще не могу.

В соседней комнате повисла тишина — Громов договорил. И почти сразу же выругался сквозь зубы и ударил чем-то о пол. То ли стулом, то ли креслом. А потом еще раз и еще. Я замерла на месте, прижав в груди чашку, которую смогла отыскать. Пепел сорвался с сигареты и серым пятном упал на пол.

Я не только застряла здесь с бандитом. Я застряла здесь с психом.

Глава 8. Гром

Херовые мои дела.

Отдышавшись, я пнул ногой обломки стула, который еще минуту назад мирно стоял у стены, и прислушался. Девчонка на кухне, кажется, даже не дышала.

Гордей своими слезами вынул половину моей души. А Авера просто добил, когда сказал, что пока нихера непонятно, меня ищут менты, наши контакты не выходят на связь, и нужно сидеть тихо и не отсвечивать.

Ну, это не впервой. Но вот то, что ребята из «конторы» включили отмороз — это действительно было херово. Как только разберусь со всем этим дерьмом, отправлю Гордея отсюда подальше. В жопу это все. Я ступил, нужно было отправить еще сегодня утром, если не вчера вечером. Рядом со мной сыну небезопасно.

Именно из-за того, что случилось сегодня, я и не хотел детей. Дети — это уязвимость, дети — это слабость, дети — это твоя болевая черта. Именно поэтому дети среди нас есть лишь у единиц, и я собирался остаться среди большинства. Но моя бывшая решила за нас обоих. Сука. Так у меня появился сын.

Конечно, его легко использовать как разменную монету. Через него можно давить на меня. Можно шантажировать. Можно угрожать.

До смерти не забуду, как сегодня, когда тачка уже перевернулась, я боялся повернуть голову и посмотреть, что с Гордеем. Боялся увидеть его мертвое лицо. Боялся увидеть его всего переломанного. Секунд десять, не дольше, но этот животный страх сковал меня так, что я не смог бы пошевельнуться, даже если бы захотел. А потом сын позвал меня, и я, наконец, к нему повернулся и чуть не умер от облегчения во второй раз, когда оказалось, что он почти цел. Так, ссадины, синяка да царапина.

Я охренел. Я никогда не думал, что способен на такие сильные эмоции. Но дети реально переворачивают все в жизни с ног на голову.

Со мной-то все понятно. Это последствия выбора, который я сделал когда-то. Последствия за все мои действия. И я к ним готов. Надо быть дебилом, чтобы начинать что-то, не будучи готовым к отдаче, которую ты можешь получить. И все было нормально, пока Алена не провернула все по-своему и не связала мне руки, родив Гордея. А затем во второй раз — усвистев в Финку к своему любовнику и бросив пацана в новгородской глуши.

Ей ребенок был нужен еще меньше, чем мне. Ей нужен был я. А когда не получилось, она просто сбежала. И бросила сына. А ведь даже звери не бросают своих детенышей.

Называть Алену сукой — оскорблять собак.

Надо было сказать Мельнику, чтобы захватил сюда еще бухла. Может сам догадается привезти?..

На кухне девчонка уставилась на меня диким, испуганным взглядом. Только этого мне не хватало. Первую истерику я погасил водкой. Во второй раз может уже не получиться.

— Я за водой, — сказал я ей и поспешно вышел из кухни и дома моего детства.

Вот в таких местах росли будущие бандиты.

Воды здесь можно было набрать только у колодца или у ручья, спустившись по пологому холму. Взяв два чудом не проржавевшим насквозь ведра, я пошел к колодцу. Воспоминания накатывали одно за другим, и от них не получалось отмахнуться. Сколько лет я здесь не был уже?

Единицы знали об этой деревеньке, поэтому я и решил, что отсижусь здесь. Везде будут искать: в загородном доме, в городской квартире, в офисе, у Аверы и Капитана. Везде, но не здесь. Я бы предпочел прятаться в одиночестве, но отпустить девчонку никуда не мог. Пока.

Во-первых, перестрелка и авария стали для нее потрясением, и неизвестно, что она может выкинуть, пока испугана и шокирована. Во-вторых, она поневоле стала свидетелем вещей, которые ей видеть было не нужно. И пока я не пойму расклад, то хочу ее контролировать. Если менты сцапают ее такую, она может дать совсем ненужные мне показания. А я ведь собираюсь уходить в «белый» бизнес.

Ха. Ушел уже, два раза.

В-третьих, я хочу к ней присмотреться. Слишком много херни случилось с того дня, как она пришла в мой дом, и я находил это очень подозрительным. Каждый раз она оказывалась вовлеченной в события, и еще немного, и я перестану считать это простым совпадением... Могли ли ее подослать ко мне? Формат в самый раз: невинный, хлопающий огромными глазками олененок. Ну просто бэмби, мать ее.

Не встретив по дороге до колодца ни души, я умылся прямо там и набрал два ведра холодной, прозрачной воды. Наконец-то, я смысл с лица всю эту грязищу и кровь. Плечо, по которому чиркнула пуля, тоже вроде перестало кровить. Перевяжу его, когда Мельник привезет аптечку.

С полными ведрами возвращаться обратно в горку с непривычки было тяжело. А когда-то катался с ними на велике, и даже дыхание не сбивалось.

Девчонка все также сидела на табуретке на кухне. Интересно, она хоть позу сменила?

— Иди умойся, — велел я ей, потому что отлично знал состояние,