И уже много позже, когда кровать навидалась всякого, наваждение схлынуло, уступив место некоторой усталости, настал момент, когда пришлось вынырнуть из забытья в непроглядную душную тишину, но они долго еще лежали, на смятых простынях, прижавшись друг другу. Стас, рассеянно-нежно поглаживая прижавшуюся к нему задремавшую Катю, прислушивался к треску догоравшей свечи и звукам из коридора. Тихо все, точно вымерла усадьба Сушкиных, и бродят по коридорам только тени ее прежних хозяев да вздыхают тяжко при виде безобразий, что учинили с их родовым гнездом неблагодарные потомки. Впрочем, потомок тут всего один, да и тот седьмая вода на киселе, поповский сынок, что давеча ел взглядом «товарища лейтенанта».

Скрипнули за дверью половицы раз-другой, и вновь тишина, точно мышь по коридору проскочила, хвостиком махнула и в норку забилась. Катя вскинулась от дремы и отбросила с лица волосы.

– Это что? – она осторожно провела пальцем по синему «рисунку» на левой груди Стаса. – Буквы, кажется, латынь. И это, – палец скользил по наколке под ними, – на патрон похоже.

– Откуда ты знаешь, что это патрон? – не двигаясь, спросил Стас.

– Я на стрелковых курсах для женщин три месяца занималась, – заявила Катя, – перед самой войной закончила, в мае. Из винтовки стреляла, из пулемета, из пистолета. Но таких патронов не видела.

«Неудивительно» – Стас продолжал обнимать Катю и смотрел на стол, на беспорядок на нем, опрокинутую рюмку и опасно зависшую над краем бутылку, где на дне еще оставалось немного водки, как раз на один хороший глоток. Или на два, если не торопиться. Татуировку он сделал перед дембелем, чисто из соображений обозначить свою причастность к и тогда ограниченной, а сейчас уж и вовсе вымирающей касте отслуживших в вооруженных силах. Два года отслуживших, между прочим, а не чахлый, непонятный год, когда боец автомат только издалека видит да один раз в руках подержит во время присяги – незаряженный. Наколол он себе тогда группу крови, первую положительную, дабы, оказавшись в бессознательном состоянии в реанимации, врачей в недоумение не вводить и времени драгоценного не терять. А под «маркировкой» помещался патрон от «Калашникова», который сейчас если и существует, то лишь в воображении и чертежах гениального конструктора самого распространенного в мире будущего стрелкового оружия.

– А это? – Катя склонила голову на бок и водила пальцем по синим буквам: Rh, +.

– Да так, по молодости, по глупости, – попытался отшутиться Стас, но Катерина оставалась серьезной, смотрела без улыбки, и Стас поневоле почувствовал себя точно на допросе в нехорошем здании на Лубянке. Свечка догорела, наконец погасла с треском, Катя тихо дышала рядом и все еще ждала ответа. Странные вопросы она задает,

что уже само по себе не то чтобы неправильно – непонятно. Где традиционная порция женских глупостей, где исповедь, что вообще-то она, Катя, не такая, но и не железная, что одной ей тоскливо, а теперь еще и страшно, что все подходящие мужики на фронте, а остались только Мартыновы да лаврушины, а что поприличнее, так те давно разобраны. Ни утешения не ждет, ни слов понимания ее тяжелой доли. Про патроны ей вместо этого расскажи…

– Ну так что? – тормошила его Катя, – что это значит? Интересно же, – вовсе уж умоляюще протянула она.

Вот, это уже ближе, и, главное, объяснимо – ею движет женское любопытство, неистребимое, нормальное, естественное и жадное.

– Это с армии осталось, – сказал Стас, – когда срочную служил. Так все делали, по традиции – группа крови и патрон от автомата. Это ж не орел двуглавый во всю спину…

– В армии? – В голосе Кати он слышал неподдельное удивление, лица женщины Стас не видел, но по тону был готов поклясться, что только что ее своим признанием сразил. И не успел ничего пояснить, как та со скоростью ППШ выдала новую партию вопросов.

– Ты служил раньше? Где, когда, в каком звании? В какой части… – выпалила Катерина залпом и, устав, примолкла рядом.

– В РВСН, – Стас прикусил язык, но было слишком поздно.

– Где? – выдохнула та, – что это значит? Я ни разу не слышала этого названия… Погоди, ты что – уголовник, раз наколки у всех? Ты сидел?

– Да нет же, – разозлился Стас, – вернее, да, но потом, позже.

Он понял уже, что сболтнул лишнего, запутался в «показаниях», и Катерина сейчас легко и непринужденно дожмет его, как заправский следователь.

– Что за РВСН? – повторила та, – я не понимаю. Или ты врешь мне, или…

– Да не вру я. – Стас оттолкнул бы ее, да некуда было, слишком узкая кровать, одному тесно, однако они тут вдвоем превосходно до сих пор помещались, на мелкие неудобства внимания не обращая. А Катерина, уловив его изменившееся настроение, сникла, прижалась теснее, обхватила обеими руками и прошептала на ухо:

– Ну и ладно. Не хочешь – не говори, не больно-то мне и охота всякие глупости слушать.

– Ракетные войска стратегического назначения – это не глупости, а отдельная группировка стратегических ядерных сил страны…

Стало тихо так, что комар пролети – шума от него будет, как от горящего «Хейнкеля». Катерина приподнялась на подушке, опираясь на нее локтем, и застыла так, не потрудившись натянуть на себя одеяло, Стас смотрел в потолок, раздираемый желанием немедля бежать куда подальше или провалиться в недра, что глубже московского метро. Бежать однако было неловко, построенная на века усадьба Сушкиных на земле стояла твердо, так что оставалось лежать и мысленно клясть себя последними словами.

– Ракетные, – врастяжку повторила Катя, – нет таких. Ты все врешь, выдумываешь на ходу.

– Есть, – произнес Стас, чувствуя, как своими руками поджигает последний мост, – они есть. У нас. А здесь пока нет, но будут. Лет через десять точно.

А сам все старался припомнить учебку, где бессовестно спал на занятиях, вместо того, чтобы слушать товарищей офицеров, пытавших внушить личному составу гордость от причастности к самой боеспособной части еще не до конца убитой тогда армии. Причастности к технике и средствам, позволяющим в кратчайшие сроки доставить межконтинентальную баллистическую ракету с ядерным зарядом в любую точку планеты согласно заданным координатам. И к белым медведям эта ракета направится, или на густонаселенное атлантическое побережье пару тонн в урановом эквиваленте доставит, зависело в том числе и от Стаса Кондратьева, исправно крутившего баранку «Искандера» ровно полтора года, «Искандера», таскавшего за собой по долинам и по взгорьям парочку пусть тактических, но все же с ядерной начинкой, ракет.

– Откуда тебе знать, что будет? Цыганка тебе по руке ворожила или ты к гадалке ходил? Бабушка гадала, надвое сказала, то ли дождик, то ли снег, то ли будет, то ли нет…

В голосе Катерины звучала открытая насмешка, даже издевка. Можно, конечно, ее проигнорировать, можно молча подняться и уйти к себе, запереться в комнате, сидеть, как сыч и… И черт его знает, что будет и как все обернется дальше, завтра, например, или через день. Он один тут, совсем один, Юдин с подельником черт знает где, одному до них не добраться, жизни не хватит. И сам на ниточке подвешен, от проверок и ненужных вопросов пока форма спасает, но где гарантия, что не остановит его на улице патруль «коллег» и старший не поинтересуется, глядя в документ: а какого, собственно, товарищ Алехин И. П. делает в Москве, когда должен находиться в расположении войск Западного фронта? И на слово точно не поверит, и как тогда быть – отстреливаться? Патронов на одну хорошую драку осталось, главное – не забыть про последний, он, как водится, для личного использования. А Катерина… Какой из нее помощник, но стрелять вроде умеет, если сама не врет, да и не из пугливых, на крышу следом за мужиками побежала, «зажигалки» не побоялась. Помочь – не поможет, но, глядишь, и подскажет что дельное, выведет на след юдинский…