Стас отвернулся, смотрел на шпили собора, на подернутое дымом небо, на ряды красно-бурого кирпича. Бог ты мой, мог ли он подумать, когда ходил тут, круги вокруг нарезая, пока туриков ждал, что было здесь пять сотен лет назад. И помыслить не мог, что увидит воочию дымящуюся гору трупов. Странно, что их жгут, гид говорила, что хоронили, или к этому моменту уже некому было, могильщики сами умерли от чумы. Он отступил на шаг, повернул голову, втянул в себя воздух. Похоже, ветер поменялся и дым поднялся высоко к небу, но пахло уже по-другому: врезалась в пелену гари острая свежая нотка, скользнула по щеке и унеслась, оставив привкус соли. Не слез, ни крови, обычной соли, морской, едкой. А Юдин уже оклемался, пришел в себя и деловито обсуждал детали их совместного бизнес-проекта:

– Надо вернуться, золото забрать, там много. Половина сразу твоя, на месте поделим. Я дом запомнил, здесь недалеко. Дальше надо кого-нибудь найти из местных, должны же тут быть живые, не все же они перемерли. И заплатить, чтобы нас вывели из города, там разберемся…

Стас шагнул к Юдину, тот осекся, шарахнулся к стене, влип в нее и удивленно, без малейшего испуга сказал:

– Не надо. Ты понимаешь, что тебе это невыгодно.

Говорить он старался спокойно, и даже улыбнулся в точности как на одном из своих фото с какого-то приема. Скалился заученно, а в глазах мелькнул не страх – недоумение, почуял, как изменилось все, но момент пропустил и соображал в темпе, просчитывал ходы. И не успевал, самую малость.

Стас опустил «таурус», и, не целясь, дважды нажал на спуск.

Вороны тут все-таки водились, стая откормленных черных тварей сорвалась с крыши собора, заметалась между шпилей, заполошно заорала, ничем от своих потомков не отличаясь, ни обличьем, ни поведением. Поорала, и улетела прочь, а вот с Юдиным все было не так просто. Он не орал – не хватило сил, бился на земле и выл сквозь зубы. Стас отошел, глядя со стороны, видел, что обе пули попали в цель – одна прошла насквозь через бедро, вторая застряла в колене. Юдин выгибался над мостовой как в припадке, бился головой о камень и не сводил со Стаса глаз.

– Ори, – сказал Стас, – ори громче, чтобы они тебя услышали и вернулись. И отвезли тебя туда, – он показал в сторону костра. – Ори, здесь недалеко, колесница мертвецов вернется за тобой.

Юдин рывком сел, дернулся, потянулся к Стасу, выкрикнул проклятье вперемешку с матом и заорал, заорал во все горло. Что-то невнятное, протяжное, наверное, так воет зверь, угодивший в ловушку и почуявший, что охотники недалеко. Стас отвернулся и пошел прочь вдоль серых стен невесть когда построенного и разрушенного дома, краем площади к мосту, принюхиваясь, как пес, и ловя среди вони и гнили свежий острый запах близкого моря. Шел, почти бежал, и ничего, совершенно ничего не чувствовал, ни радости, ни отвращения, ни восторга, на душе была совершеннейшая пустота, да оно и к лучшему: близилась ночь и холод, и с этим требовалось разобраться в первую очередь.

* * *

В сумерках город казался чудовищем, что, подползло к воде, подползло из последних сил и завалилось на бок, окунув морду в волны. И не понять издалека: то ли издохло, то ли пьет, захлебываясь, но видно, что монстру уже не подняться. Не один год пройдет, не два и не три, пока улицы, площади и пристани снова заполнятся людьми, а гавань – кораблями, лет десять понадобится, если не больше. Мор, сожравший треть населения Европы – это не шутки, собаки, крысы и прочая тварь еще долго будут здесь хозяевами, до тех пор, пока сами не передохнут.

Стас подобрался к борту корабля, оглянулся воровато и, пригнувшись, перебежал к укрытию понадежнее того, где отсиживался до темноты. И успел-то чудом, влетел «зайцем» на покидавшую чумной порт галеру с живыми и на первый взгляд здоровыми горожанами, бегущими от эпидемии, проскочил, прикинувшись глухим и немым, но не слепым. Уже в потемках разглядел навес у кормы и ряды бочек под ним, бросился туда, надеясь, что немногочисленная команда его не заметит, и не просчитался, затаился, сжимая «таурус» в руке и готовый пристрелить любого, кто обнаружит его и поднимет шум. Но тогда придется раскрыть свое инкогнито, и Стас от души надеялся, что до этого не дойдет.

Корабль благополучно отошел от длиннющей пристани, повернул носом на северо-запад и пошел вслед за ушедшим за море солнцем. На север, куда чума если и доберется, то еще нескоро, а добравшись, поймет, что делать тут нечего, что людей тут меньше, чем в любом европейском городе, поймет и повернет назад. Поживится, конечно, чем придется, но на этом успокоится, ослабнет, хотя он этого не увидит.

Справа на темной воде показалось что-то большое, бесформенное, и приглядевшись, Стас понял, что это тоже корабль. Длинный, двухмачтовый, с обвисшими, точно тряпки парусами, он свободно дрейфовал параллельным курсом, с его палубы доносились странные звуки – короткие, резкие и вместе с тем глуховатые, точно старый сытый пес брехал спросонья. Раздался пронзительный крик, в воду что-то звучно шлепнулось, потом еще и еще, и звуки превратились в заполошный ор. Со встречного корабля взлетели сотни птиц, заметались над волнами, две или три пролетели над самой головой, и Стас увидел, что это огромные чайки или что-то вроде того. Пометались, и вернулись обратно, с того корабля их никто не гнал, ибо некому было, а летающие морские крысы торопились обратно на плавучий могильник к покинутой трапезе.

Корабль мертвецов остался позади, качался на волнах, Стас глянул на него и теперь смотрел только на берег, на город, на еще видневшиеся шпили собора и ворот. Их подсвечивала луна, ущербная, кривая, она поднималась над крышами и тоже была вся в пятнах, как лицо смертельно больного человека. Стас отвернулся и стал смотреть на воду, на пенную дорожку, что тянулась за кормой. «Корабль мертвецов» остался позади, как и город без единого огонька, как и весь берег, что тянулся в обе стороны, и слева заканчивался обрывом. Дальше начиналось открытое море, огромное, холодное, как и столетия назад, да и вперед. Вечное, если сравнить с жизнью даже не одного человека, а целого поколения.

Корабль развернулся к ветру, в лицо ударили колючие брызги, Стас зажмурился и сел спиной к борту, прислушивался к завыванию ветра в снастях и хлопанью парусов. И к отдаленным голосам где-то впереди, там разговаривали, вернее, перекрикивались между собой несколько человек, и Стас не понял ни единого слова из тех, что донес ветер. «Ничего, разберемся», – подумал он, решив, на крайний случай, прикинуться глухонемым или иноземцем, что нисколько не противоречило истине. «Разберемся…», – а что еще ему остается? Только стать своим здесь, и, если потребуется, забыть свое прошлое, оно же их будущее, и помнить про общее: сегодняшний день. И завтрашний тоже, в этом мире, что давно, как море, затопило время, унесло на дно и полетело вперед. Вперед, к черному провалу, к черте, где оборвалась жизнь, уступив место ледяному океану и вечной полярной ночи. Но он, как все, ныне живущие, этого не увидит, попросту не доживет до черного дня. С него хватит, и так слишком близко к краю подошел и вниз заглянуть успел, хоть и одним глазком, но этого с лихвой хватило. И накатило вдруг чувство, точно выиграл в ту самую рулетку: нажал на спуск, а выстрела не последовало, хоть патрон в гнезде был, да заклинило его, и чудо, что ствол в руках не разорвало. Зато жив, но радости это не добавляло, Стас вообще ничего не чувствовал, кроме усталости и холода, зверского, пробиравшего до костей, словно та самая, напугавшая Юдина вечная ночь будущего уже наступила. Но до нее еще семь с лишним сотен лет, потомки тех, кто сейчас бежит от чумы на одном с ним корабле, узрят ее в свой срок, а с него хватит, он останется здесь. Дело сделано, а дальше… «Да какая разница, что дальше» – он сотни раз повторял это про себя и вслух, ибо был уверен, что его жизнь закончится через пару минут после юдинской, иного финала для себя не мысля. А вот поди ж ты, не закончилась. «Поживем еще» – Стас поднялся на ноги, постоял, примериваясь к качке, и, спрятав револьвер под полой пиджака, пошел по скрипящей палубе на мелькнувшую в темноте искру, короткий всполох живого огня, только что возникшего из темноты.