— Ну, что новенького на белом свете? — начинаю я с простецкого вопроса, чтобы понемногу разговорить Леонида Карповича: вдруг увлечется и выболтает то, о чем ему лучше бы не проговариваться. У нас ведь так, у служивых: спросишь в лоб — получишь отрицательный результат.

— Что нового, что нового… А ничего нового, все как и было: судьи берут, менты крышуют, занимаются рэкетом и разбоем, прокурорские, как древнеримская змея, сами себя пожирают. И все понемногу перерождаются на злобу дня. Имеем то, к чему стремились. Жадность погубила: каждый думал отдыхать на Канарских островах, управлять банком и любить этих, из «Плейбоя»… В итоге на Канарах побывали сотня-другая, банками управляют человек пятьдесят, а остальные пользуют девочек из подворотни. Наливайте по второй, что ли…

Мы выпиваем по второй, и я тут же ощущаю во рту привкус уксуса: интересно, какой дурак придумал закусывать коньяк мандаринами?! А может быть, это я выделяю уксус, я давно уже стал ядовит, у меня желчь в крови — и вот эта желчь мутит и подступает ко рту едва сдерживаемым вопросом: а где были вы, тайные и явные, стоящие на страже конституционного строя, когда страну разрушали воры и негодяи? Когда веру проповедовали безбожники, светлое будущее — мракобесы, всеобщее благоденствие — лжецы и мелкие шулера? Ведь какой с толпы спрос? Толпа глупа и невежественна, но сама по себе ничего не разрушает, ей необходим детонатор; именно для этого и существуют скрытые движущие силы…

— Я зачем пришел, — все так же осторожно провоцирую я Гарасима. — Нужна помощь. Прокуратуре снова не дали денег на хозяйственные нужды, за охрану должны еще с прошлого года. Руководство, как всегда, решило не утруждаться и поставило задачу: каждому начальнику отдела выклянчить у спонсоров по пять тысяч. Можно — по перечислению, можно — наличными…

— У «шестерки» просите, они перед Новым годом все лесопилки объехали, на каждое предприятие по обработке гранита нос засунули, дань собрали, а с вами, выходит, не поделились?! Жалуются предприниматели…

— Ай, Леонид Карпович! Что же вы не зафиксировали незаконные действия работников правоохранительных органов, не завели оперативно-розыскные дела, а? Мои у вас проверяли — нет таких дел в отделе «К», а информация, выходит, есть! Как сие понимать?

Бритый череп Гарасима багровеет, он с подозрением глядит на меня исподлобья: чего, мол, темнишь, какие такие оперативные дела, хотите поссорить службу с ментами или как?

— Конечно, поможем, — бормочет скороговоркой он и отводит глаза, а кулаки прячет под стол (вот уж верно: от любви до ненависти) и хрустит там суставами, сжимая и разжимая пальцы. — Это я к тому, чтобы пополам: пусть и менты (нецензурное слово) подсуетятся!..

А вот за это стоит выпить: походя решил еще одну поставленную мне руководством намедни задачу! Правда, я немного поплыл от спиртного, но пока эти ощущения легки и приятны: мне тепло, слабая, едва уловимая волна расслабляет тело, в ушах — шум дальнего прибоя.

— И все-таки, Евгений Николаевич, вы бы этих рысаков поставили в стойло, — Гарасим указывает большим пальцем за спину, где, в незримом пространственном измерении, лицом к бульвару располагается областное управление Министерства внутренних дел. — Этот Феклистов привез нигде не зарегистрированную аппаратуру — такой себе незаметный (нецензурное слово) дипломат. Слушать можно отовсюду: из здания, из автомобиля… Он и слушает кого хочет. Например, вас слушает… Ездят по городу два амбала в машине с темными стеклами или три барышни дежурят круглосуточно в управлении возле этого чемодана, пока аппаратура пишет. Ваш первый тоже осведомлен: ему Феклистов по дружбе продемонстрировал, присылал амбалов с чемоданом в прокуратуру…

И этот знает… Никчемная, беспомощная, безвольная, ни для кого не опасная служба безопасности!

— Нет, мы пытаемся вычислить, так сказать, отслеживаем ситуацию, но хитрый, сволочь!.. — проницательно разгадывает мои мысли Убийца Муму. — У нас там есть законспирированный человечек, другими словами, крот. Но нужно время. Ведь задач масса, скоро (нецензурное слово) выборы… Эх! Мы допьем коньяк, Николаевич, или не мужики уже с вами?..

«Итак, напрашиваются два вывода, — размышляю я, возвращаясь из службы безопасности по бульвару. — Первый: Феклистов что-то втихомолку творит, на что намекает Гарасим и во что ввязываться служба не хочет. Вывод второй: как понять слова “например, вас слушает”? Как намек или подсказку? Тогда он что-то знает, но не говорит. Или знает не больше моего, но блефует: видишь, и мы не лыком шиты…»

На этот раз я хлебнул лишнего, и два мира — вокруг меня и во мне — неустойчивы, они как бы подплыли, словно неумелые детские акварели. И хотя шаг мой внешне тверд и уверен, я несу себя с той осторожностью, с какой несут переполненный сосуд. Жлоб Гарасим! Ни балыка у него в холодильнике, ни колбасы или куска сыра. На полторы бутылки коньяка — шоколадка и четыре мандаринки!

На привычном для себя месте я останавливаюсь и смотрю поочередно в оба конца бульвара — сначала в сторону парка и реки, затем туда, где на постаменте высится спиной ко мне бронзовый бюст Пушкина. Один опер в шутку сказал как-то: на бульваре не берет только Пушкин, и то потому, что нет рук. Вот и Гарасим о том же…

Но что со мной? Еще совсем недавно мир вокруг: сонное стояние зимнего дня, туманная кисея, опустившаяся на город, прихваченное морозцем дуновение ветра на ветках деревьев, прозрачно-серые дымы над крышами одноэтажных домов, — так вот, этот мир волновал меня значительно больше чьих-то поступков и слов. Теперь волнует его никчемная составляющая — люди…

По инерции я заворачиваю к «Розе пустыни», сажусь за «свой» столик в углу и заказываю кофе.

Почему все так неразумно, нехорошо устроено в мире? — думаю я, глядя через окно на бульвар и редких прохожих, несуетно перетекающих вдоль рамы окна. Да, все люди от рождения одинаковы. Но затем одни становятся плохими, другие — хорошими. Я не утрирую, разумеется — с оттенками в ту или другую сторону. И все же по делам их — плохими и хорошими. Вот пусть бы и носились по своим орбитам, не пересекаясь, не перемешиваясь — родниковая вода с дерьмом. Но все иначе! За что Господь Бог насылает на меня негодяев? Всю мою взрослую жизнь они елозят вокруг меня, дышат в спину, пожимают мне руку и вместе с тем гадят, гадят… За что, например, у меня курирующим замом Курватюк? Почему дважды меня пытались вытолкнуть с должности? — безосновательно, без каких-либо на то причин, с дружной помощью многих коллег и сослуживцев, которым я не сделал ничего дурного. Что заставляет таких людей шуршать у меня за спиной, высматривать и вынюхивать, кто я, что я и с кем я? Ведь даже в природе ночь и день разумно разделены: то между ними утро, то вечер, — тогда как у людей негатив и позитив всегда вместе.

Может быть, Богу нужно, чтобы хорошие люди воздействовали добром на людей плохих? Но в жизни выходит наоборот. Или посыл неверен, и ответ кроется в иной плоскости, а именно: негодяи не позволяют остальным, порядочным и хорошим, расслабиться, покрыться жирком благодушия, вынуждают противодействовать, а противодействие и есть вечный двигатель эволюции? Что правда, то правда, еще как не дают: сколько нормальных людей преждевременно ушло из жизни под лживые соболезнования и жалостные марши — вперед ногами!