покрывала лежал пёс и сладко спал на левом боку, вытянутое его тело нежилось в истоме, лапы во сне чуть вздрагивали.

Шарлотта и Табби поднялись вслед и замерли в проходе, где сгустились тени. Шарлотта, которая всегда жалела всех бессловесных созданий, затихла от сострадания к псу, который сейчас поплатиться за свою беспечность.

Эмили схватила за загривок пса, тот, бедный спросонья растерялся, жалобно взвизгнул. Эмили обхватила его за шею и потащила вон из комнаты вниз. Сильный и свирепый пёс поскуливая поддался хрупкой, но уверенной в своей правоте Эмили, которая неустанно тащила нарушителя чистоты на его место, а он лишь упирался задними лапами и с трудом, нехотя передвигал передними. Девушка хотела отвадить его от этой скверной привычки. Эмили сжала кулак и изо всей силы ударила ему между глаз. Бедный пёс жалобно заскулил и забился в угол. Потом у бедняги морда распухла, и заплыли глаза. Всё-таки и Эмили тоже стало жалко пса, и она принялась за ним ухаживать. Впоследствии пёс так привязался к ней, что признал в ней главного в семье и был предан ей до конца её дней.

Шарлотта дома, куда она всегда стремилась, когда жила вне его. Но почему же ей так тоскливо, почему родные стены не радуют, как раньше? Отчего иногда присутствие близких тяготит, и она ищет повода побыть одной? Порой ей хочется поговорить, поделиться своими мыслями, размышлениями о женской доле, о превратностях, которые выпадают в столь непредсказуемой жизни. С тем, что её мучает, отцу не расскажешь и с Эмили, почему-то не тянет. Табби, старая и верная, она много видела, она поймёт. Но посекретничать в доме с ней не выходит, пока глуховатая служанка услышит, всем обитателям станет известно. И Шарлотта гуляет по протоптанным тропинкам торфяников вместе с Табби, поверяя ей терзания души.

Однообразные, бессобытийные будни будят память прошлого. Она скучает по Брюсселю, по его старинным улочкам и великолепным зданиям. Но разве только архитектурные красоты заставляют её тосковать по Брюсселю? Хотя бы себе она может позволить признаться, что ей не хватает присутствия мистера Эжера. Ей так хочется услышать его голос, пусть даже раздражённый, когда он журил её за незначительные, на её взгляд, промахи. Но, когда он был доволен, нежнейшая музыка слетала с его уст, мелодия которой незабываема и звучит всегда в её сердце. А глаза! Их взгляд пронизывал и пригвождал, когда он был сердит. Иногда они могли быть лукавыми и приводили её в растерянность, а иногда озорными и заражали неуёмной весёлостью. В некоторых случаях глаза учителя выражали мечтательную непроницаемость и неизъяснимо лучились. Смотреть в них для Шарлотты было невыразимой радостью. А его ум, мощный, аналитический! Он так много знает и понимает! Как ей не хватает его советов! Так много хочется рассказать ему!

Шарлотта мечется, домашние дела не помогают его забыть, ей нет покоя. И тогда она ему пишет, рассказывает ему о своём житье. Она ждёт, ждёт с нетерпением ответов и снова пишет, и снова ждёт… Ответа нет.

Шарлотта понимает надо что-то делать, надо занять себя работой! Для чего же она ездила в Брюссель? Чтобы повысить квалификацию и потом открыть школу. Так надо этим и заняться. Она посылает письма знакомым дамам с просьбой прислать к ней своих дочерей для обучения в пансионе, который разместиться в пасторате. И опять ждёт ответы.

Мистеру Эжеру она больше не шлёт послания, она их складывает в потайную коробку. Потребность общаться с ним всё ещё сильна.

Летом на каникулы приехали Энн и Брануэлл. Энн побыла несколько дней и вместе с семейством Робинсонов отправилась в Скарборо присматривать за детьми, пока их отец будет принимать лечебные процедуры, а мать поддерживать светские знакомства.

Миссис Робинсон очень хорошо проводила время: беседы с дамами о новых направлениях моды, обсуждение новостей из Лондона, сплетни света, а также комплименты мужчин, их томные и многозначительные взгляды, ни к чему не обязывающий флирт. Она была довольна собой, своей жизнью, что отражалось на её внешности благоприятно и располагало к ней. Милый юноша, которого она отправила в Хауорт на время, был полностью в её власти и не вызывал ревности, она была уверенна, что «её мальчик» не соблазниться ни на одну молоденькую, но глупую курицу. Миссис Робинсон хотелось новых впечатлений, а разлука внесёт свежую струю в его безграничную и страстную преданность.

Отпуск Брануэлла не радовал. Он хотел быть рядом с ней, только тогда ему было хорошо. Никто ему не нужен. Только она, которая заменила ему мать, жену, любовницу, желанна и обожаема им. Он был уверен, что она его понимает, как никто, даже отец и сёстры, которые для него были самыми дорогими людьми на свете теперь поблёкли в сознании Брануэлла, где выситься огромный образ возлюбленной, затмивший всех. Она будто гигантская, хотя и прекрасная пиявка, которая присосалась к его душе и без неё он уже не представляет своего существования. Теперь, когда она вдали от него, ему пусто и тоскливо. И ещё ревность, мучительная, всепоглощающая. Мужа в расчёт он не брал, но опасался поклонников, ведь она такая привлекательная… Он знал, как она темпераментна. Иногда она присылала ему короткие письма, в которых больше говорилось о детях, но какое ликование они вызывали в душе Брануэлла, измученной ревностью и тоской. Его не забыли, его помнят, его любят — читал он между строк.

И снова, как в прошлый приезд родные недоумевали, поведение Брануэлла всех озадачивало. Казалось, ничего не могло спровоцировать его раздражения, которое порой перерастало в ярость, и он казался одержимым. Изредка беспричинная его весёлость ставила их в тупик. Ни на какие расспросы ничего вразумительного он ответить не мог. Вместо объяснений становился ещё нервозней и невыносимей. Родные не знали, чем ему угодить.

Табби, как-то в одной из задушевных бесед с Шарлоттой высказала предположение, что уж не женщина ли виновата в том, что молодой хозяин так безумствует. Шарлотта отвергла эту догадку, потому что, по словам Энн там не было столь молодой и привлекательной особы, которая могла бы вскружить ему голову. Хотя Шарлотта не согласилась с Табби, но её мысль запала. «Не мог же он увлечься своей хозяйкой, она старше него и годиться ему в матери…», — и вдруг она вспомнила мистера Эжера. — «Нет, не может быть, чтобы и Брануэлл…»

Минуло лето, прошли сентябрь, за ним — октябрь. Никто не прислал детей, школа не состоялась. Обитателей пастората печалило, что их мечта не осуществляется, они понимали, что пасторат, окружённый могилами не такое уж