тому же постановлению — Герхарт, которого ранили в Первой мировой войне и чей брат отдал жизнь за Германию. Новые законы были чудовищным оскорблением для семьи, которая отдала так много. Единственной помощью Хайдеггеров было послать букет цветов Мальвине Гуссерль с письмом от Эльфриды, в котором подчеркивался патриотизм Гуссерлей. Письмо, очевидно, было задумано для того, чтобы они могли использовать его в свою защиту, если это им когда-нибудь понадобится. Но тон письма был холодным, и Мальвина, которая была не из тех, кто безропотно терпит оскорбления, затаила обиду. В том же году появилось новое издание «Бытия и времени», в котором исчезло посвящение Хайдеггера Гуссерлю.

За новой ролью Хайдеггера с отчаянием наблюдал еще один его друг — Карл Ясперс. Они с Хайдеггером сблизились после встречи на дне рождения Гуссерля — том самом, на котором Мальвина назвала Хайдеггера «феноменологическим ребенком». Хотя Ясперс жил в Гейдельберге и встречались они нечасто, их переписка и дружба на расстоянии были теплыми.

У них было много точек философского соприкосновения. После раннего знакомства с идеями Гуссерля Ясперс продолжил собственную работу, опираясь как на психологию, так и на кьеркегоровский экзистенциализм. Его особенно интересовали исследования Кьеркегора о выборе «или-или» и о свободе — о том, как мы сталкиваемся с дилеммами и как решаем, что делать. Ясперс сосредоточился на том, что он называл Grenzsituationen — пограничные ситуации, или предельные ситуации. Это моменты, когда человек оказывается зажатым в рамки происходящего, но в то же время подталкивается этими событиями к рубежам нормального опыта. Например, вам может потребоваться сделать выбор между жизнью и смертью, или что-то может внезапно напомнить вам о вашей смертности, или какое-то событие может напомнить, что вы должны принять на себя бремя ответственности за поступки. Переживание таких ситуаций является для Ясперса почти синонимом существования в кьеркегоровском смысле. Переносить их тяжело, но они порождают изъяны в нашем существовании и открывают путь к философии. Мы не можем решить их абстрактным мышлением; их нужно прожить, и в конце концов мы делаем выбор всем своим существом. Это экзистенциальные ситуации.

Интерес Ясперса к пограничным ситуациям, вероятно, был связан с ранним осознанием собственной смертности. Карл с самого детства страдал от тяжелой болезни сердца и мог умереть буквально в любой момент. У него также была эмфизема, из-за которой он говорил медленно, делая большие паузы, чтобы перевести дух. Обе болезни означали, что любое физическое напряжение для него смертельно опасно.

В повседневной жизни он полагался на свою жену Гертруду, с которой был очень близок. Как и многие жены философов, она вела его расписание и помогала ему с бумажной работой. Однако, помимо этого, она участвовала и в развитии его идей. Ясперс много с ней дискутировал — почти так же, как Сартр позже дискутировал с де Бовуар — с той лишь разницей, что у де Бовуар была еще и своя философская карьера. Хайдеггер был поражен, узнав о работе Ясперса с Гертрудой; он бы и не подумал о том, чтобы так тесно вовлечь Эльфриду в свою интеллектуальную жизнь. Для него философия была уделом отшельников из хижины в Тодтнауберге — или, в лучшем случае, предметом дискуссий с избранными учениками и студентами.

Ясперс гораздо больше, чем Хайдеггер, понимал ценность совместного мышления. Несмотря на одышку, он много общался с людьми. Ханна Арендт, друг всей его жизни, позже вспоминала об их беседах в 1920-х и 1930-х годах: «Вспоминаю ваш кабинет… кресло за письменным столом и кресло напротив, где вы скрещивали ноги в причудливые узлы, а затем снова их вытягивали». Гейдельберг славился своими академическими салонами и светскими кругами: самый известный вращался вокруг социолога Макса Вебера, но Ясперс стал центром другого. Он с почти религиозным благоговением относился к идеалу университета как центра культурной деятельности, что заставляло его скрупулезно относиться даже к скучным административным задачам. Его коммуникационный идеал питал целую историческую теорию: Ясперс выделил в истории цивилизации «осевое время» в V веке до нашей эры, когда философия и культура одновременно в Европе, на Ближнем Востоке и в Азии получили мощнейшее развитие. «Настоящая философия нуждается в общении, чтобы появиться на свет, — писал он и добавлял: — Необщительность философа практически является критерием ложности его мышления».

Энтузиазм Ясперса к философским беседам побудил его после встречи с Хайдеггером на вечеринке у Гуссерля пригласить его в Гейдельберг для первой порции «совместного философствования» в 1920 году, а затем еще на восемь дней в 1922-м. Во второй раз Гертруда была в отъезде, поэтому Хайдеггер с Ясперсом вели свои философские дискуссии без нее. Ясперс загорелся идеей совместного издания журнала — два редактора, два автора — под названием «Философия века». Он был бы наполнен короткими, ясными, решительными эссе о современности. Этого так и не произошло, но совместные планы укрепили их дружбу. Начав обращаться друг к другу в письмах как «профессор», затем как «герр Хайдеггер» и «герр Ясперс», к концу 1923 года они приветствовали друг друга как «дорогой Ясперс» и «дорогой Хайдеггер». Хайдеггер был сдержаннее; во время их встреч он мог погрузиться в молчание, что вынуждало Ясперса говорить больше обычного, чтобы заполнить паузу. Однако Хайдеггер писал Ясперсу, что эти первые шаги к дружбе вызвали у него «неестественное чувство» — на языке Хайдеггера это были слова искренней похвалы.

Оба они считали, что философии нужна революция, но расходились в том, какую форму она должна принять. Были у них и стилистические разногласия. Хайдеггер считал скучной манию Ясперса к спискам и столбцам в своих работах, а Ясперс находил черновики «Бытия и времени» невнятными. Были и другие ранние признаки дисгармонии. Однажды Ясперсу сказали, что Хайдеггер плохо отозвался о нем за его спиной, и он решил с ним поговорить. Хайдеггер стал это отрицать и добавил шокированным тоном: «Я никогда раньше с таким не сталкивался». Это оставило Ясперса в еще большем замешательстве. Спор закончился тем, что они оба были обескуражены и оскорблены, но Ясперс замял дело.

Затем непонимание только усилилось. С приходом к власти нацистов в их отношениях появилось нечто «отчуждающее», как выразился Ясперс в написанных много лет спустя частных заметках о Хайдеггере. У Ясперса были все причины для отчуждения от своего друга: сам-то он не был евреем, а вот Гертруда была. Как и многие другие, супруги поначалу относились к нацистской угрозе пренебрежительно. Они руководствовались обычными соображениями: не могут же эти варвары долго оставаться у власти? Даже для выдающегося профессора было бы трудно бежать из страны и начать все сначала в другом месте, вдали