Тамара крикнула, открывая крышку рояля:

— Смотри, подружка, не урони моего драгоценного дружка!

Сергей схватил меня обеими руками за талию и увлек на середину комнаты. «Ни в одном глазу», — подумала я. Мы приблизились к дивану. Он вдруг швырнул меня на сиденье, а сам упал на колени и уткнулся головой мне в живот.

Зинаида Никитична покачала головой и скрылась за своей дверью. Я вдруг почувствовала, как горячая рука Сергея сомкнулась на секунду на моем запястье.

— Ларочка, милая, прости его! А еще называется джентльмен… Ой, не могу! Чуть не угробил барышню.

Тамара истерично расхохоталась.

Едва проснувшись, я уселась за пишущую машинку. В окно заглядывали унизанные коралловыми бусинами ягод ветки шиповника, из столовой доносились звуки рояля — Тамара занималась с учениками.

Писалось легко, и слова вроде бы находились искренние, не избитые. К обеду беседа была вчерне готова. Я накинула куртку и вышла в сени покурить. Усевшись на старый обитый дерматином диван, стала ломать голову над заголовком. Перебрав в уме с десяток, ни на одном так и не остановилась. Незаметно мои мысли переключились на другое.

Уходя утром на работу, Сергей поцеловал Тамару в губы, прижался к ней на секунду и что-то прошептал на ухо. Тамара раскраснелась, ее грудь высоко вздымалась от волнения.

«Надо думать о заголовке, — одернула себя я. — Завтра беседа должна быть на столе у Антона. Это мое первое серьезное задание, и я должна…»

Внушение не подействовало — перед моими глазами стояло виноватое лицо Сергея, его растерянный и словно молящий о помощи взгляд, обращенный в мою сторону, и полные счастливых слез глаза Тамары.

Я погасила сигарету о ножку дивана и встала. Заголовок нашелся сам собой, словно все это время мое подсознание продолжало работать в нужном направлении.

Антон позвонил около семи и сказал, что дежурит по номеру, а потому не может провести сегодняшний вечер со мной. Тамара, догадавшись по моим ответным репликам, о чем речь, отреагировала несколько странно:

— Ну и дурак. Нам без него даже лучше — вольные каменщики в тесном кругу. Люблю общаться с единомышленниками.

— Что она говорит? — раздраженно спросил Антон. — Она думает, я бездельничаю. Ей не понять, что… — Я услышала женский смех. — Потише, пожалуйста, — бросил он в сторону, потом, как я догадалась, прикрыл рукой микрофон трубки. — Тут уборщица пришла. Ну, я убегаю в типографию. Спокойной ночи.

— Не обращай внимания, — сказала Тамара. — Лучше почитай нам свою беседу с этим подпольным миллионером. Серый, мама, идите сюда. Ларка будет читать свое творение.

Поначалу я волновалась, но потом увлеклась, по ходу дела меняя кое-какие слова и даже целые фразы. Когда я отложила в сторону последнюю страницу, Сергей вскочил из-за стола и стал ходить по комнате.

— Здорово. А главное — честно. Я Витьку знаю как облупленного — когда-то вместе в школу бегали. Мужик оборотистый и хваткий, но не интриган. Власти его не жалуют. — Он остановился посреди комнаты и стал раскачиваться с носка на пятку, засунув руки в карманы джинсов. — Ума не приложу, что это вдруг Антон взялся его рекламировать?

— Его дочка от первого брака занимается у меня в кружке, — сказала Тамара. — Прокопенко полгода назад ушел из семьи. В прежние времена за такие вещи ему бы пришлось выложить партбилет.

Она вздохнула и стала собирать со стола грязную посуду.

— Я не уверена, что Антон напечатает это в таком вот виде. Дело в том, что ты слишком ясно выражаешь свои мысли и не боишься обозначить пристрастия.

— Нас так учили. Да я иначе и не могу.

— Антошка говорит, главное достоинство настоящего журналиста в умении выразиться таким образом, чтобы назавтра можно было истолковать его слова в соответствии с изменившейся обстановкой. — Тамара лукаво мне подмигнула. — Если захочешь, вмиг научишься. Ты талантливая.

Беседу не напечатали. Антон клялся, что ставит ее в каждый номер, но она вылетает из-за того, что в последний момент, как он выразился, «идет официоз».

Потянулись мои рабочие будни — беготня по редакции, недвусмысленные намеки со стороны мужской половины коллектива по поводу моих личных связей с «верхним этажом» (на нем располагались кабинеты начальства) и молчаливая недоброжелательность и даже враждебность редакционных женщин.

— Плевать ты хотела на это дело, — наставляла меня Тамара, когда мы с ней возвращались домой с концерта местного симфонического оркестра. — Как говорил мой бывший сокурсник, болонка тявкает, а самолет летит. Я сама здесь задыхаюсь. Воздух просто-таки смрадный. Но в Москву я не хочу. Да, мы — провинциалы, мы отстали от жизни, но зато мы сохраняем для потомков что-то такое, о чем вы, москвичи, уже и думать забыли. — Она помолчала, глядя куда-то в сторону, и добавила: — Вы называете это предрассудками и косностью, а мы — нравственными устоями.

Наши отношения с Антоном вошли в фазу отчужденности. Я никак не могла ответить на вопрос, люблю ли я его, а потому и вела себя с ним, по его выражению, как сытая кошка с мышью. Антон пребывал в уверенности, что я свожу с ним счеты из-за неопубликованного очерка.

Как-то мы сидели в его квартире, потягивая сухое вино и вяло обсуждая редакционные дела. Антон стал рассказывать мне, какие сложные отношения сложились у него с ответственным секретарем, который метит на его место и потому стучит на него главному, а тот…

Я потеряла нить его рассказа. Я представила себе Сергея, который, устроившись в старом кресле у камина, слушает, как Тамара играет Баха или Моцарта. Она почти каждый день играет по вечерам Баха или Моцарта — их музыка, утверждает она, созвучна гармонии мира. Потом Сергей поднимется в свой кабинет в мансарде готовиться к лекции, а Тамара будет ждать его внизу, зевая над вязанием и изредка перебрасываясь ленивыми фразами с уткнувшейся в экран телевизора Зинаидой Никитичной.

— Лора, может, сегодня ты останешься? — прервал мои мысли Антон и взял меня за руки, пытаясь заглянуть в глаза. — Мы с тобой, кажется, вполне современные люди. Поверь мне, я страдаю. Неужели ты этого не видишь?

Если честно, я не хотела видеть. Мужчины устроены несколько иначе, чем наша сестра. К тому же в тот вечер я никак не могла сосредоточить мысли на Антоне, на наших с ним отношениях.

— Мне пора. — Я встала и резко высвободилась. — Последние дни я зверски не высыпаюсь, и все остальные мои ощущения притупились.

Он молча подал мне куртку, распахнул входную дверь. Когда мы вышли в сырой ветреный мрак рано спустившейся на город ночи, Антон сказал, нервно запахивая плащ:

— Ты правильно вычислила мое слабое место. Но знаешь, это ведь не бокс. Мне иногда кажется, что жизнь для тебя что-то вроде спорта.

Когда я вошла в столовую, исхлестанная дождем и с раскрасневшимися от быстрой ходьбы щеками, Тамара подняла голову от вязания и сказала: