Травы были местные, дикий лук, укроп и сельдерей женщины искали долго – так что все нужное воспитанницы Дома Девичества собрали без особого труда, и вечером юная шаманка устроилась возле одного из костров, заваривая приворотные травы. Делать это в берестяной коробочке дело непростое. Береста, особенно горячая, мягкая – способна смяться от любого неосторожного движения; верхние края и складки, которые не смачиваются водой, моментально загораются, стоит только зазеваться. Столь сложным делом без особой необходимости никто заниматься не станет. Зачем с трудом готовить что-то себе одному, когда рядом есть большие котлы с общей едой? В них и согреть что-то можно, и отвар горячий зачерпнуть, коли холодная речная вода не нравится. Посему Митаюки весьма удивилась, когда заметила через костер белокожую и русоволосую девушку в вышитом сарафане. Незнакомка занималась тем же, чем и она – заваривала что-то в берестяном коробце.

Ощутив ее взгляд, девушка подняла голову, и Митаюки сразу спросила:

– Ты кто?

– Я казачка, именем Елена, – спокойно ответила незнакомка.

– Почему я не видела тебя никогда раньше?

– Ты полонянка, сир-тя, – опустила взгляд казачка. – Ты не должна задавать вопросов своим победителям.

Юная шаманка сжала губы, вернулась к отвару, нашептывая заклинания… И вдруг услышала, словно эхом, точно такие же слова с той стороны костра!

– Кто ты, Елена?! – повысила голос Митаюки.

– Будешь кричать, на тебя станут смотреть дикари, – ответила казачка. – Я белая, меня не тронут. Сперва захотят узнать, чем занимаешься ты.

– Кто ты? – теперь уже тише спросила девушка.

– Тебе не нужна я. Тебе нужен волос, – с легкой усмешкой ответила Елена. – Я свои уже скрутила.

Она вскинула левую ладонь, что-то показывая, провела ею над пламенем, растерла, высыпала в отвар, продолжая нашептывания, поднялась:

– Не ходи за мной, Митаюки-нэ. Накличешь беду, – предупредила казачка.

– Ты знаешь мое имя?!

– Иди за тем, что нужно тебе, – посоветовала Елена, – и оставь мне то, что нужно мне. И тогда в твоей жизни станет немножко меньше горя, а в моей немножко больше добра.

– Ты?! – внезапно осенило юную шаманку, но она вовремя осеклась, дабы лишнее прозвучавшее слово не оборвало ей жизнь.

– Умница, – похвалила девушку казачка и отправилась к церквушке.

– Мы все умрем… – сглотнув, прошептала себе под нос Митаюки-нэ, однако сделать что-либо не посмела. Оставила все как есть, поднявшись и повернув к дому атамана, к Тертятко-нэ, за кровью и волосками.

В церкви в это время было тихо и сумрачно. Три сальные свечи, потрескивая, сгорали перед крестом и двумя иконами на стенах. Казаки уже отстояли вечерню и ныне пировали у костров. В маленьком храме остались лишь священник и его помощник, юный Афоня по кличке Прости Господи. Отец Амвросий стоял на коленях перед распятием, паренек прибирался, пряча в сундучок дорогие бронзовые подсвечники, оловянный кубок и вино для причастия. Он-то и заметил круглолицую язычницу, что осторожно скользнула в церковь, тихо притворив за собою дверь.

– Тебе чего, самоедка? – поднялся Афоня.

– Я к пастырю, – ответила дикарка, подступила, положила ладонь ему на лоб. Прости Господи зевнул, сел на сундук, откинулся на стену, зевнул еще раз и закрыл глаза.

Язычница прокралась дальше, остановилась за спиной священника, потянула носом воздух и тихо спросила:

– Я обидела тебя, слуга великого бога?

Отец Амвросий, отвесив еще поклон, перекрестился, поднялся, повернулся к гостье.

– Чего тебе надобно, язычница? – сурово нахмурился он.

– Я хотела всего лишь узнать побольше о твоем боге, пастырь. Прости невольную ошибку глупой дикарки. – Гостья опустилась на колени, вскинула над головой берестяной коробец: – Вот, я принесла тебе испить травяного отвара. Надеюсь, ты смилуешься и откроешь мне тайны своей веры?

– Хорошо, язычница, – смягчился священник, взял корец. Не торопясь его осушил.

– Меня зовут Ирийхасава-нэ, пастырь, – напомнила полонянка.

– Искренне ли желаешь ты приобщиться к новой вере, язычница? – спросил отец Амвросий.

– Я готова отдать все, лишь бы узнать ее, пастырь, – ответила Ирийхасава-нэ и неожиданно скинула с себя одежду.

Свечи словно выстрелили, породив яркую вспышку, священник увидел перед собой сильное, красивое юное тело. Розовые языки пламени, раскачиваясь, словно поигрывали сосками высоких грудей, пробирались между ног, гладили ровные смуглые ноги, обнимали руки и плечи, явственно бегали по ее бокам и животу… Проваливались вниз, в столь соблазнительный… треугольник…

– Изыди, развратница… – неуверенно произнес отец Амвросий, ощущая, как бешено забилось сердце, как полыхнула огнем вся кожа, от макушки до пят.

– Ради познания тайн твоего бога, великий пастырь, я согласна на все… – Ирийхасава-нэ закинула руки священнику за шею, почти касаясь губами его губ. – Совершенно на все…

Отец Амвросий попытался выдавить из себя отрицание, но от близости полонянки все его тело напряглось до остолбенения. Жуткая, невыносимая похоть захлестнула разум, до дрожи пробирая все суставы, и он даже не почувствовал, как лишился одежды, оставшись перед язычницей в одном лишь нательном кресте.

– Открой мне тайны своего бога, и можешь владеть мною безгранично… – пообещала невольница, опрокидывая его перед распятием, и священник ощутил, как чресла его словно окунаются в кипяток, но кипяток не боли, а нестерпимого, как боль, наслаждения. Наслаждения, почти забытого, оставшегося в той далекой юности, когда он еще и не подозревал, что посвятит себя служению небесам. Что отречется от земных радостей во имя Иисуса, пожертвовавшего собой…

… но мысли путались, остро-сладостными волнами скатываясь вниз, к презренной плоти, к окаянному отростку, внезапно поглотившему все помыслы, и раз за разом тело содрогалось в волнах безумной ярости, требовавшей пробиться в самую глубину той, что сидела сверху, смеясь и напевая, и волосы ее развевались, словно по ветру, глаза горели огнем, а тело переливалось алыми отблесками свечей. И он изогнулся, пронзая язычницу, разрывая, убивая ее – и взорвался сам, окончательно потеряв остатки рассудка… И лишь невероятная слабость, бросившая отца Амвросия обратно на пол, не позволила ему натворить еще каких-то безумств.

Он лежал, продолжая таять в горячем безвольном наслаждении, а чертова невольница, наклонившись вперед и все еще возлежа на нем, требовательно спросила:

– Ты откроешь мне тайны своего бога? Силу своих благословений и освящения? Поклянись, пастырь, ты передашь мне тайну своей веры?

– Передам, – пообещал священник, все еще не способный собрать воедино свои мысли и чувства и не очень понимающий, как и почему все это случилось и как теперь поступать?