– У вас есть номер его мобильного телефона?

– Есть.

– Вы ему делали звонок?

– Нет.

– Почему?

– Не хотел быть назойливым. Не один я ждал его в Москве…

– Вы имеете ввиду невесту профессора Коха?

– Да, я имею ввиду ее…

– Вы не знаете Себастьяна. Он есть очень обязательный человек, и его личная жизнь на делах никогда не отражалась. Я вас очень прошу, господин Теровосян, сделайте ему звонок. А я, если разрешите, сделаю вам звонок позже.

Арташес Абрамович не мог не согласиться с Катрин в оценке ее шефа. С профессором Кохом он не раз встречался лично, и тот всегда был пунктуален и ответственен. Теровосян обещал «сделать звонок», и как только Катрин положила трубку, позвонил Коху. Но немец не ответил. Арташес Арамович на всякий случай набрал номер еще раз. И снова безрезультатно. Тогда он решил дождаться повторного звонка из Германии, чтобы уточнить номер телефона. Возможно, он сделал ошибку в записи. Но звонок раздался в прихожей. «Неужели Арно так рано освободился», – подумал Теровосян и, поправив халат, поспешил в прихожую:

– Кто там?

– Арташес Арамович, откройте. Это лифтерша Вера. Он открыл дверь и увидел знакомую старушку с конвертом в руках:

– Проходите Вера Тихоновна. – Любезно пригласил он лифтершу.

– Нет, я только на минутку. Вам тут передали. – Она протянула Арташесу конверт и поспешила в лифт.

Теровосян вернулся в кабинет, надел очки и вскрыл депешу. Это были деловые бумаги из дюссельдорфского Университета. Он бросил конверт на стол, как был в халате, выбрался на лестничную площадку и, не вызывая лифта, спустился вниз.

– Вера Тихоновна, почему он не зашел ко мне сам?

– Кто не зашел?

– Тот, кто передал вам конверт.

– Конверт передала девушка.

– Девушка? – Изумился Арташес Арамович.

– Да, девушка. Я сама ее не видела. Это было вчера около одиннадцати. Мне сменщица Поля сказала. Девушка постеснялась так поздно вас тревожить.

Теровосян покачал головой и, уже на лифте, вернулся к себе в квартиру. Через десять минут ему позвонила госпожа Штольц.

– Не беспокойтесь, я приглашение получил. О вылете вам телеграфирую. – Сухо сообщил Арташес Арамович и положил трубку.

* * *

4 Ноября 2004 года

«Нас размыло половодье, и я плыву.

Плыву бумажным корабликом

По грязному ручью жизни.

А она осталась в осени».

Роберт откинулся в кресле, и смотрел на экран монитора, как художник смотрит на законченное полотно:

– Кажется, неплохо. – Прошептал он и подписался: «Роберт Красный».

Роберт Жестякин долго думал над псевдонимом. Подписывать стихи своей настоящей фамилией ему казалось вульгарным. Он стал перебирать имена известных поэтов. Почему-то пришел на ум «Петербург» Белого. Потом он вспомнил, что есть еще Саша Черный. А вот Красного поэта он не помнил. В слове «красный» было что-то эпатирующее, раздражающее слух. За ним вставали знамена большевиков, и пахло кровью. И Роберт решил стать Красным.

Она открыла своим ключом. Роберт вздрогнул, но с кресла не встал. Не дурно, если она застанет его за работой. Он так увлечен творчеством, что не замечает приход женщины. Пусть знает свое место. Он поэт, а она примитивная красивая самка, и ей вовсе не обязательно знать, что он два дня только о ней и думает.

– Так и будешь сидеть, отвернув морду. – Она стояла посередине комнаты. Ее широко расставленные длинные ноги в высоких сапожках выражали возмущение, в то время как смазливое кукольное личико не выражало ничего.

– Прости, женщина, я заработался. Снимай пальто. Я закончу строку и вернусь в этот мир… – Он снова повернулся к компьютеру, поднял голову и прикрыл глаза. Она продолжала стоять в той же позе.

– Ты уже разделась? – Он спрашивал, не отрывая глаз, как бы оставаясь над суетным течением жизни.

– И не собираюсь раздеваться. Я на минуту.

Роберт резко повернулся. Она вела себя вовсе не так, как он рассчитывал. Его пыл творца не произвел на Оксану должного впечатления. Она презрительно отвернулась:

– Ты трепло и дешевка.

– Девочка, я тебя не понимаю. – Он еще пытался разыгрывать художника, парящего на Олимпе. Но играл уже по инерции.

– Не понимаешь? Конечно, легко вешать лапшу на уши девушке, когда она у тебя в койке, а потом плюнуть, забыть и растереть…

– Ты об этом… – Роберт поднялся и жадно оглядел ее с ног до головы.

– Да, об этом.

– Я же сказал, как только получу гонорар, тут же поедем в магазин.

– Какой еще гонорар!? За стишки, что ли? – Она презрительно скривила губки, и они создали нечто вроде бантика.

– Да, за стихи.

– Ты меня за дуру держишь?! Кто платит за стихи нормальные деньги?

– Мне платят. – Гордо возразил Роберт.

– Покажи мне этого придурка. – Оксана нагло расхохоталась ему в лицо.

– Зачем ты так говоришь? На прошлый гонорар мы прокатились в Канны. А на этот я куплю тебе машину.

– Ты там жался, как последний жмот. Потратился только на дорогу. Жили то мы в номере на халяву. Думаешь, не знаю, в чей номерок тебя пустили?!

– Да, мы жили в номере моего друга. И что тут такого?

– Ничего такого, только на халяву! – С удовольствием повторила Оксана: – И винишком кислым меня накачивал.

– Франция славится своими сухими винами. Они там классные!

– И дешевые. – Успела вставить Оксана: – Даже на шубу мне не раскошелился. А тачка это совсем другие деньги. Или думаешь, я сяду в подержанные Жигули?

Роберт никак не ожидал, что она упрекнет его поездкой. Ему казалось, что там, в отеле на берегу моря, она полностью счастлива и будет благодарна ему по гроб жизни. Она обыкновенная шлюшка, которой сто долларов за ночь красная цена. А он вывез ее на дорогой курорт, где ей прислуживали как леди. Он водил ее в ресторан, они купались ночами голые. Неужели она не понимает, как обязана ему за эти дни? За его щедрость и благородство? А оказывается, вместо этого она там думала о шубе. И угораздило же его влюбиться в нечто вовсе лишенное интеллекта. Его, тонкого знатока человеческих душ. Не даром мудрый народ придумал пословицу – «Любовь зла»… Он тяжело вздохнул:

– Хватит, Оксанка. Я куплю тебе нормальную тачку. Ты же сама хотела «Шкоду». Будет тебе «Шкода». – Роберт попытался обнять Марину, но она его отодвинула:

– На какие шиши ты ее купишь? Думаешь, я не знаю, за что ты свои бабки получал? Больше их у тебя не будет. Шкафчик опустел.

– Постой, Оксана! Ты чего-то не понимаешь. Я поэт. Я, между прочем, сегодня написал стихотворение и намеревался тебе его посвятить.