© Лиза Богданова

Когда меня перевозят в палату, теряюсь, не обнаружив там Чарушина. Думала, что он ждет. Обещал ведь… Но в помещении пусто. Его нет.

Зато почти сразу же появляются папа с мамой. Наверное, им сообщили из академии, и они примчались, как только смогли. Я, конечно, увидев их, вздыхаю с облегчением, что Артем ушел. Но… Это чувство оказывается мимолетным. Очень быстро благоразумие уступает место огорчению. И даже какой-то обиде.

Сама себя не понимаю. Готова заплакать.

– В аптеке сумасшедшие цены, – возмущается запыхавшаяся мама. – Хорошо, что часть лекарств тебе все-таки выдали. Я уже завтра в нашу «социальную» забегу и докуплю все остальное. Здесь покупать нельзя. Чистый грабеж!

– Ясно, – бормочу я невпопад.

– Так, ладно, – мама, как обычно, метеором мечется по помещению. – Чистое белье тебе в шкафчик сложу. Тут еще постельное, если вдруг нужно будет поменять, – рассказывает, громко хлопая дверцами. – Продукты в тумбочке. Все необходимое: чай, сушки, яблоки…

– Мне ведь нельзя, мам, – осторожно обрываю я ее. – Врач сказал, пока ничего не есть. Даже не пить. Только губы мочить. Завтра бульон, йогурт натуральный… Что-то там еще…

– Да? – удивляется. И тут же расстраивается: – Мне не сказали.

– Не успели просто.

– Ну, ничего, – берет себя в руки мама. – Завтра с утра тебе и бульон сварю, и йогурт сделаю.

– И то, и то нежирное должно быть.

– Конечно, – кивает сама себе. – А яблоки запечем.

– Не нравится мне, что Лизавета здесь одна будет оставаться, – хмуро замечает молчавший до этого папа. – Тут ведь смешанное отделение. Я видел мужчин на коридоре. Нехорошо получается.

Вся имеющаяся в моем организме кровь резко бросается вверх и опаливает жаром мое лицо. Кроме неловкости, чувствую себя почему-то оскорбленной. Но говорить что-то, конечно же, не смею.

– Толь, ну я спросила, можно ли с ней остаться, – тихо замечает мама. – Сказали, что после восемнадцати лет совместное пребывание с ребенком не предусмотрено.

Представляя, как на них с отцом смотрел медперсонал, я еще сильнее краснею.

– Что тут сделаешь? – продолжает мама. – Вроде как больница… Должен быть порядок.

Папин взгляд я выдерживаю с трудом. Нервно сглатываю, когда он, поджимая губы и закладывая за спину руки, отворачивается к окну. Сдавленно выдыхаю.

– Плохо, что твой телефон остался в академии, – говорит мама с каким-то укором. Будто я перед тем, как сесть в «скорую», должна была ползком вернуться в раздевалку и забрать свои вещи. – Ну, ладно. Держи мой, для связи, – взгромождает на тумбочку массивный старомодный аппарат. – Еще тут книжки, будешь читать, – и шлепает рядом с телефоном стопку столь же потрепанных корешков.

Я устало прикрываю глаза. Стыдно, но надеюсь, что родители скорее уйдут.

Благо пару минут спустя они действительно начинают собираться домой.

– Если что, звони, – коротко инструктирует мама по пути к двери.

Папа выходит молча.

Приглушенный хлопок, и в палате возникает звенящая тишина. Меня не впервые за сегодняшний день тянет расплакаться. И даже прикрытые веки не спасают. Слезы выкатываются и горячими дорожками сбегают по лицу.

Наверное, это воздействие каких-то препаратов, но я вдруг чувствую себя ужасно несчастной. Меня поглощает какое-то отчаяние и беспросветное уныние.

«Не бойся, Дикарка…»

А я боюсь. Сама не знаю, чего.

Умереть несчастливой… Одинокой… Ненужной… Никогда больше не увидеть Чарушина… Не гореть эмоциями, когда он смотрит… Не почувствовать вкус его губ… Не ощутить его сильные руки…

Боюсь. И этот страх очень-очень сильный. Он буквально топит меня в слезах.

Почему никто не прописал мне антидепрессанты? Они что, не понимали, что я буду в таком состоянии?

А потом… Дверь распахивается, вижу в проеме Чарушина, и сердце от резкого выброса счастья взрывается.

– Эй, ты чего рыдаешь?

Он так быстро оказывается рядом, что я даже перевести дыхание не успеваю. Некрасиво шмыгаю носом, несколько раз натужно всхлипываю и лихорадочно растираю пальцами слезы.

– Болит? Позвать врача? – спрашивает и сразу же порывается идти к двери.

Едва успеваю поймать его ладонь.

– Нет… – сипло шепчу, прикладывая все силы, чтобы выдержать его взгляд и не отвернуться. – Я не от боли плачу…

Чарушин садится на край койки и внимательно смотрит мне в глаза. Я пытаюсь убедить себя, что его близость меня никак не опорочит. И вместе с тем не могу не думать о том, что, не считая тоненького одеяла, на мне лишь майка и трусы. Я чувствую себя уязвимой, смущенной, взволнованной и напуганной. Но… Я все равно не хочу, чтобы Артем уходил.

– Так почему ты плачешь, Лиза? – тихо спрашивает он.

– Потому что… Я боялась, что ты больше не придешь.

Я не знаю, откуда берутся силы и смелость. Сама в шоке от того, что я это сказала. В таком шоке, что вновь начинаю плакать. Не осознаю этого, пока Чарушин не наклоняется и не стирает слезы своими пальцами.

– Никогда больше так не думай, – говорит он еще тише.

И этот хриплый шепот улавливают не только мои уши… Он просачивается через мою кожу, заставляет меня покрыться мурашками и снова загореться изнутри. Я перехватываю ладонь Артема своей и прижимаю ее к своей щеке. Глаза закрываю, потому что эмоций и так слишком много, а взгляд Чарушина будто летать меня заставляет.

– Если ты не против, я останусь на всю ночь, – доносится до меня его приглушенный голос.

Вздрагиваю. И теряюсь. Не знаю, что должна ответить. Точнее, знаю, но… Это не то, чего я хочу.

– Лиза?

Его шепот проводит в моем теле электричество.

– Что?

– Можно мне остаться?

– Да.

И Чарушин шумно, как будто довольно выдыхает. Представляю, как он улыбается, и снова вздрагиваю.

Артем несколько раз прочищает горло, осторожно снимает руку с моей щеки и веселым голосом спрашивает:

– Что у тебя тут?

Распахиваю глаза, чтобы понять, что он имеет в виду, и обнаруживаю его сосредоточенно листающим книгу.

– Это не мое, – задушенно отпираюсь я. – Мама принесла, но я не хочу это читать.

– Хм… Жаль, я думал почитать тебе, – и снова эта улыбка, от которой у меня заходится сердце. – Ну, знаешь… Что тут еще делать? «Служение о…»

– Лучше не надо!

Тянусь, чтобы забрать у него книгу и стыдливо спрятать ее под подушку.

– Да ладно, Дикарка, я пошутил, – теперь он и вовсе смеется. – Не дергайся так. У тебя ведь где-то там швы… – предполагая это, ползет взглядом по моему одеялу. А мне кажется, что я в горячие зыбучие пески проваливаюсь. Поглощают они меня с головой и проваривают до костей. – Покажешь? Если что, я умею делать перевязки.