– Угу.

Отпускаю ее медленно. В любой момент готов поймать, но необходимости, к счастью, не возникает.

Свободно выдыхаю и полной грудью вдыхаю, только оказавшись в палате. Прикрывая глаза, прижимаюсь спиной и затылком к стене. На автомате вслушиваюсь в то, что происходит за дверью. Почти сразу же начинает литься вода. Не удивлюсь, если Дикарка прибегает к этой хитрости только для того, чтобы справить нужду.

Пиздец, конечно, у нее загоны. Но и я, оказывается, тот еще извращуга. Люто вставляет эта ее дикая стыдливость. И то, что позволила увидеть. И то, что увидел. И то, что кроме меня никто больше не видел. Каламбур, знаю. Однако именно так выстраивается все это в башке. Именно так воспринимается. Именно так… После всего, к чему я привык и стал относиться, как к должному, очень странно, что майка и глухие трусы Богдановой зависают в моем сознании и продолжают разгонять по телу кровь.

Понимаю, что нужно экстренно приходить в себя, но меня ведет. Бомбит нещадно. Если бы не операция, не знаю, как бы все свои обещания держал.

Мать вашу, мне следует настроиться, что с Дикаркой процесс сближения будет долгим. Настроиться и ни на что не рассчитывать. Вообще ни на что. И так нехило ситуацию сегодня развернуло. Она разрешает мне быть рядом и при разговоре использует немного больше слов, чем поднадоевшие, но, увы, привычные «отстань», «отпусти», «уходи»…

Едва стихает шум воды, дверь ванной открывается.

– Ты не смотришь?

Только Лиза спрашивает, мой взгляд сам собой падает вниз.

– Не смотри!

– Извини. Я не специально. Не смотрю уже, – откидывая голову, максимально поднимаю глаза. Разглядываю потолок. – Давай, пошли обратно, – легко подхватываю ее на руки и быстро шагаю к койке.

Даю себе слово, что не посмотрю, даже если она вдруг попросит. Так-то! На ощупь сдвигаю одеяло и осторожно роняю Богданову на матрас. Отрывисто вздыхаю, пока она кутается.

– Все, – звучит, как дозволение. Но я еще какое-то время не решаюсь опускать взгляд. – Спасибо за помощь… И за то, что не смотрел… Спасибо…

– Угу, – отмираю я. – Всегда пожалуйста.

Когда, наконец, сталкиваемся, повисает тишина.

– Э-э-э… Кхм… – сипло протягиваю я. – Уже поздно. Тебе стоит поспать.

Лиза несколько раз моргает. Кажется, что не сразу может обработать то, что я сказал.

– А как же ты? – спрашивает обеспокоенно. – Тебе ведь нет, где лечь…

– Прости, конечно, – выдаю достаточно ровно и, дернув за шнурок на стене, гашу свет. – Но я собираюсь спать с тобой.

Пользуясь Лизиным оцепенением, ловко перемахиваю через нее и занимаю место у стены.

– Так нельзя!

Ужас, который рвет ее шепот на слоги, почти забавляет. В остальном не до смеха, естественно. Оказавшись так близко к своей Дикарке, ощущаю, как все мои основные показатели взлетают к верхним границам. Одно лишь сердце столько энергии вырабатывает, что впору взорваться и разлететься на атомы. С трудом контролирую тело, принуждая его к абсолютной неподвижности, иначе… Иначе, блядь, опасаюсь, что поддамся инстинктам.

– Места много. Мы даже не соприкасаемся. Представь, что не вместе лежим.

– Мне… – резко вздыхает. – Мне кажется, что ты на меня смотришь.

– Не смотрю. Я уже закрыл глаза.

Ложь во благо. Клянусь.

– А-а… – тянет неопределенно. Чувствую, как прилетает в подбородок теплом ее выдох. – Точно никто не расскажет, что ты тут спал? Маме почему-то не разрешили.

– Точно. У меня связи.

Да клянусь же, во благо! Со всей ответственностью, черт возьми.

– Хорошо.

Мой следующий выдох по высоте звука способен перекрыть как минимум шум льющего за окном дождя.

«Дикарка позволила мне спать с ней в одной постели…», – верчу это в сдавленном мозгу, охреневаю и тут же пытаюсь прийти в себя.

– Доброй ночи, Артем.

О, я уверен, эта ночь будет самой… лучшей.

– Доброй, Дикарка.

То ли наркоз еще действовал, то ли я все-таки преувеличиваю свое влияние на Богданову, она засыпает поразительно быстро. Я же, вслушиваясь в ее едва различимое мирное посапывание, горю в огне любовной лихорадки. По-другому не знаю, как назвать. Когда похоть в очередной раз стихает, я, блядь, тупо запах ее вдыхаю и торчу без всяких извращений. Дотронуться не смею, хотя, конечно, очень хочется. Просто обнять и прижаться всем телом. Клянусь, мне бы этого сейчас хватило, чтобы поймать высший кайф. Но я ведь обещал. Поэтому довольствуюсь тем, что получил.

Я буду ждать…

© Лиза Богданова

Пробуждение походит на продолжение какого-то сна. Находясь в вязком плену странных ощущений, не решаюсь даже пошевелиться. В проясняющееся сознание врывается какой-то необычный звук. Мой стон? Сразу за ним, прямо мне в ухо, жарким выдохом прилетает низкий и хрипловатый рык.

Меня словно огненной стрелой прошивает. Глаза резко распахиваются. Пытаюсь встать, но физически такой возможности нет. Чарушин мало того, что прижимается к моему боку всем телом… Одна его рука находится у меня под шеей и оплетает плечо, а вторая непосильным грузом притискивает чуть ниже груди. Заброшенная поверх моих бедер нога фиксирует нижнюю часть.

Этого всего достаточно, чтобы умереть от ужаса. Однако и это не все. Я чувствую его твердость… Чарушин в плотных спортивных брюках, но он… она… Этот его орган жжется, как раскаленное железо, даже через ткань.

Несколько секунд я просто пялюсь в потолок. Опасаюсь не то что шевелиться. Даже дышать и моргать боюсь. В какой-то момент из глаз начинают вытекать слезы. В груди такой переворот случается. Кажется, что все возможные стихийные бедствия мою душу сотрясают. Пожар, ураган, ливень, потоп, массовое нашествие каких-то насекомых…

«Внизу живота живут бабочки, и они просыпаются, если… Когда нам хорошо! Ну, вот твой краш оказывается рядом и…», – врывается в мой воспаленный мозг голос Сони.

Нет-нет, это не они!

У меня ничего такого быть не должно.

Как только дыхательная функция восстанавливается, какой-то черт подбивает меня повернуть голову. Соблазн очень сильный. Невыносимый. Никак не получается ему противостоять. Слезы высыхают. Легкие полностью распрямляются. Только вот сердце… Взлетает в самый верх груди. Подпирает горло. И принимается с такой силой колотиться, что меня оглушает. Слышу и чувствую, как кровь стремительно циркулирует по организму. Дыхание становится частым и поверхностным. Я… Я смотрю на Чарушина. Так близко, что могу разглядеть каждый пробивающийся волосок на его подбородке и над губами. Так близко… Боже… Жадно, отчаянно и безнаказанно впитываю каждый миллиметр. То, как подрагивают его брови, как трепещут ресницы, как расширяются ноздри, как минимально, едва различимо, двигаются губы. Я могла бы лежать так вечно. Ощущать запах, твердость и обжигающее тепло его сильного, так не похожего на мое, тела.