Но я допускаю ошибку. Невесть откуда взявшееся любопытство толкает меня на недопустимый поступок – потрогать Чарушина. Невесомо касаюсь колючего подбородка, и по пальцам будто ток бежит. До плеча и вниз – в сердце, а от него уже по всему телу лучами расходится. Вздрагиваю, бурно вздыхаю и тотчас веду выше. Нажимаю подушечками на его губы.

«Ты вспоминаешь, как я тебя целовал?»

– Да…

Чарушин прекращает дышать. Замирает. Сглатывает. Медленно открывает глаза.

Я думала, что мне до этого жарко было… Нет… Когда наши взгляды встречаются, внутри меня случается очередное возгорание секретного реактора. Он снова не проходит испытаний. Взрывается и сжигает меня.

Я не сопротивляюсь. Просто проживаю этот пожар.

Мы оба не шевелимся. Находимся в каком-то оцепенении. Чувственном, запретном и чрезвычайно сладком.

«Следующий поцелуй – твой…»

Опускаю взгляд на его губы. Они в ту же секунду приоткрываются. Чувствую, как Чарушин втягивает кислород. На мгновение смыкает рот. Снова сглатывает. Резко и горячо выдыхает. Проходится по пересохшим губам языком.

Я тоже хочу… Так… С ним…

Скольжу взглядом обратно к его глазам. Тянет, словно магнитом. Сталкиваемся и в унисон как-то заторможенно и хрипло вздыхаем. В действительности же, как будто задыхаемся. Неудивительно. Ведь все сожжено внутри. Рождается что-то новое – трескучее, буйное и ошеломляющее.

Дверь в палату открывается резко и неожиданно. И если бы не путы Чарушина, я бы не просто подскочила, а, забывая о швах, слетела с койки на пол. Но он держит.

– Доброе утро! – громкий голос медсестры прорезает воздух, словно кнут. – Выпрями левую ручку. Измеряем давление.

Послушно выставляю нужную конечность. Едва дышу, пока женщина быстро и ловко проделывает необходимые манипуляции.

Чарушин тем временем встает и уходит в ванную. Шум воды оттуда звучит громче, чем все, что говорит медсестра. Вздрагиваю, когда она приставляет к моему лбу термометр, просто потому что она слишком мельтешит, а я все еще заторможена.

Заканчивается все, как и вчера, капельницей. Точнее, я думаю, что заканчивается, пока она не тянет вниз одеяло. Раскрывая меня до коленей, аккуратно снимает пластырь, осматривает швы и клеит новый.

– Обход сегодня будет немного позже обычного, поэтому лучше заменить сейчас… До прихода доктора.

– Спасибо, – выговариваю сдавленно.

И, конечно же, не успеваю укрыться, как из ванной выходит Артем. Он как-то напряженно моргает и немного зависает, прежде чем отвернуться. Но я уговариваю себя, что не специально.

Ничего страшного… Я ведь в больнице… Болею…

Медсестра выходит, и я, наконец, натягиваю одеяло.

– Подай мне воды, пожалуйста, – прошу Чарушина, делая знак, что он может смотреть.

– Да, конечно, – выдыхает чересчур шумно.

Я ведь не ожидаю, что эта обыкновенная помощь усилит напряжение… Артем наливает воду в чашку. Я присаживаюсь, стараясь не дергать рукой, в которой «сидит» катетер. Обхватываю прохладное стекло своей ладонью. Но он не отпускает. Даже когда я подношу к губам. Наши взгляды встречаются, и этот невинный процесс вдруг становится… Он становится каким-то интимным и ужасно неловким. Горло перехватывает, с трудом делаю один глоток и захлебываюсь, проливая на себя. Разгоряченную грудь окатывает холодом. Я всем телом вздрагиваю, Чарушин отнимает чашку. Слышу, как она громко стукает о тумбочку. Опускаю взгляд и с ужасом наблюдаю за тем, как моя майка превращается в некую прозрачную пленку.

– Ох… Боже… – еще ряд каких-то шокированных звуков издаю.

Артем… кашляет… Кашляет? Или хрипит? Рычит? Я не знаю… Что-то такое странное производит, пока я соображаю прикрыться одеялом.

– Не переживай, ладно? – выпаливает, как только мне удается сфокусировать на нем взгляд. В своей обычной свободной манере разводит руками так, словно готов весь мир обнять. – Я ничего не увидел.

– Честно? – шепчу с откровенной надеждой.

– Честно!

Как-то необычайно много эмоций он выдает. И все же я склонна ему верить. Ибо зачем ему врать?

– Хорошо, – спешу закрыть тему.

Напряжение спадает, когда Артем начинает рассказывать очередную историю из своей насыщенной жизни. В этот раз о том, как они с друзьями в школьные годы ездили в спортивный лагерь и почти каждую ночь сбегали в местную деревушку на дискотеку.

– Пока не ввязались в драку, – со смехом вспоминает Чарушин.

– Вас забрала полиция? – заранее сопереживая, напряженно ерзаю по постели.

– Да какая там полиция? Там о ней даже не слышал никто, – продолжает хохотать. – Нет, мы просто вернулись в лагерь во время завтрака. «Синие». Нас встречали с флагом и гимном.

Шокированно охаю.

– «Синие»? Так сильно избили?

– Ну-у-у, – тянет Чарушин. Беззаботно двигает плечами. – Филя орал, что ему сломали нос, и хотел там все разнести, – хмыкает и снова смеется. А потом вдруг наклоняется и, приглушая голос, спрашивает: – Если я покажу, где у меня были ссадины, ты поцелуешь?

– Артем… – шепчу, отталкивая.

Ничего больше сказать не могу. Думаю, он по интонациям понимает. И все равно смущаюсь. Чувствую, как в очередной раз загорается кожа.

Хорошо, что появляется медсестра, чтобы снять катетер. Пока она возится, волнение стихает.

– Возьми в шкафу какую-то майку и подай мне, пожалуйста, – обращаюсь к Чарушину, когда остаемся снова одни.

Он кивает и, как всегда, незамедлительно выполняет мою просьбу.

– Это подойдет? – протягивает футболку.

– Да… Отвернись…

И тут повинуется. Совершив разворот, склоняет голову вниз и неподвижно замирает.

Верю, что он не станет подглядывать. Но как-то вот так… Просто раздеться, когда он находится в этом же помещении, не могу. Поэтому сначала продеваю футболку через голову, прячу грудь и только после этого стягиваю мокрую майку.

– Все, – оповещаю громко.

Артем неспешно оборачивается. Напряженно оглядывает меня и приглушенно говорит:

– Мне пора уходить.

Я киваю, изо всех сил скрывая разливающееся в душе огорчение.

– Конечно. Я понимаю.

– Вечером приду, – обещает, задерживая на мне какой-то странный, словно голодный взгляд.

Со счастливой улыбкой я справиться не могу. Выдаю на полную.

– Я буду ждать, – шепчу, скрадывая звуки, но не эмоции.

Чарушин шумно вздыхает. Замечаю, как высоко вздымаются его плечи, и раздувается грудь. В мерцающей темноте глаз мелькает что-то новое и захватывающее.

– Что тебе принести?