Конечно, целая куча. Боком, раком и всю ночь напролет.

Но это будет завтра, а пока отпускаю, даю возможность расслабиться, и ей и себе.

— Варианты, пришлю завтра, по электронке, — пламенно заверяю, но мои мысли сейчас как никогда далеки от работы.

Варенька

Я не знаю, как пережила этот вечер! Словно на иголках, на раскаленном костре, на электрическом стуле. Хотя ровным счетом ничего не происходило! Мы просто смотрели телевизор. Сидели рядом, даже не соприкасались, но меня крутило не по-детски. Он смотрел на меня. Мы ни разу напрямую не пересеклись взглядами, но я знаю, что он смотрел на меня. Жадно, откровенно, как смотрит мужчина на женщину.

Или показалось?

Не могу поверить, что у Неманова есть ко мне мужской интерес. Это же Рома! Чуть ли не небожитель, а я — Варька из деревни Жданово.

Полночи глаз не могла сомкнуть, все думала, переживала, прислушивалась к тому, что он там делает. Рома долго говорил по телефону, и я просто млела. От его голоса, от манеры держаться. Он казался мне просто идеальным.

Лежала, слушала и жалела о том, что я такая трусиха. Мне оставалось лишь фантазировать, как могло бы сложиться, будь я хоть чуточку посмелее. Прикрыв глаза, видела, как я черной изящной пантерой вхожу к нему, смотрю призывно, игривым движением развязываю пояс на халате…нет, халат — это некрасиво…пусть будет кружевной пеньюар. У меня такого нет, но в фантазиях пусть будет.

Развязываю пояс, одежда падает к моим ногам, я через нее грациозно переступаю и… Дальше этого «и» фантазии не хватило. Засмущалась. Что же я за клуша такая, раз даже в мыслях не могу вести себя иначе, раскованно, по-взрослому?

Зато тело такими проблемами не заморачивалось и вполне однозначно реагировала на присутствии Неманова в доме. Ни на миг меня не отпускало странное томление, нежными иголками покалывающее изнутри. Возбуждение бурлило внутри так, что каждый вздох казался болезненно сладким.

Мне хотелось, чтобы он пришел. Сам понял мое состояние и пришел. И будь что будет.

Роман

— Как дела на квартире? — спрашивает осторожно, когда ужин подходит к концу.

— Мечтаешь, меня выпроводить? — не могу удержаться, чтобы не подколоть. Лисовая тут же краснеет и идет на попятный

— Что ты! Нет! Конечно, нет! Просто интересуюсь, как обстоят дела.

Дела обстоят отлично. Почти все последствия потопа убраны. Можно хоть завтра возвращаться домой, но я не собираюсь торопиться. Дома скучно. Там нет вкусной еды и чудаковатой Мышки, глядя на которую просыпаются шальные желания.

Я сегодня весь день думал только о ней, о том, что сделаю, когда останемся вечером наедине. Наваждение какое-то! Даже сука-работа не могла перебить настрой, постоянно находился в «приподнятом настроении». Боец с готовностью реагировал на любую мысль о Варьке.

Точно ведьмы в роду были! Иначе как объяснить происходящее?

Чем оправдать очередной вечер, когда сидим на старом диване, в опасной близости друг от друга и сводит кишки от желания к ней прикоснуться, но вместе с тем даже пальцем не могу пошевелить? Внутри кипит, а снаружи упрямо держу спокойную маску. Во мне идет борьба человека, который с одной стороны умом понимает, что не надо этого делать, потому что кому-то потом будет плохо, причем точно не мне, а с другой плевать хотел о переживаниях других, когда речь идет о собственных желаниях. А этого проклятого желания — хоть отбавляй, бурлит в каждой клетке, пульсирует в крови.

Мы почти не разговариваем. Каждая фраза затухает на середине, разбиваясь о ту стену напряжения, что искрит между нами. Каждое движение заставляет замирать.

Когда становится совсем поздно, прощаюсь и иду к себе в комнату. Варвара провожает меня растерянным, наверное, даже разочарованным взглядом.

Не смотри на меня, Мышка, не надо. Потом сама жалеть будешь. Это я тебе точно гарантирую.

Оказавшись в комнате, стягиваю с себя футболку, раздраженно отшвыриваю ее в сторону.

— Проклятье, — ломает от нереализованных желаний, в паху полная боеготовность. Слышу, как она шелестит за стенкой, тихо ходит, что-то делает, а в мозгах картина того, чем можно заняться вместе. Яркая картина, во всех подробностях, в красках, в деталях. Член напрягается до боли, требуя разрядки. Здесь и сейчас. С ней!

Надоело. Больше не могу терпеть. Если я сегодня с ней не пересплю, то придется в душе дрочить, как малолетке, которому никто не дает! Совесть последний раз трепыхнулась и, махнув рукой, ушла спать.

Наплевав на все, иду к ней. Тихо, голодным хищником отворяю дверь и переступаю через порог.

Варька уже переоделась, стоит у окна, смотрит в ночь и ни черта не замечает, пока я не подхожу к ней вплотную. Обнимаю, прижимая спиной к себе.

Лисовая на мгновение замирает, а потом начинает вырываться.

Дергайся, сколько хочешь, из моих сетей уже не вырваться.

— Рома! Что ты делаешь?! — голос дрожит от волнения, от возбуждения.

— Тс-с-с, — прижимаю еще крепче, не позволяя ей вырваться, развернуться ко мне лицом. Губами шеи касаюсь, чувствуя, как судорожно вздыхает, покрывается мурашками.

Целую, проводя языком по нежной коже, прикусываю чувствительно, так что дергается в моих руках, громко охнув.

— Не надо! — снова вялая попытка высвободиться, но по интонации, по тому, как дрожит, понимаю, что сдалась. Хочет этого не меньше, чем я, и позволит сделать все, что захочу.

Одной рукой продолжаю ее удерживать, поперек талии, а второй ныряю в глубокий вырез халатика, стягиваю вниз край трикотажной сорочки и сжимая сочную, налитую грудь. Никонец-то! Чуть не кончаю от удовольствия, оттого что сбылась моя мечта. Дорвался! Упругая, восхитительно круглая, идеально ложится в мою ладонь. Маленький сосок становится острым, когда обхватываю его двумя пальцами, сжимаю, оттягиваю, играя с ним.

Девушка в моих руках закусывает губы еле сдерживая стон, дрожит в моих руках словно осиновый лист на ветру.

Продолжаю ласкать грудь, с каждым прикосновением заводясь все больше. В штанах уже ломит от напряжения, но не тороплюсь. С ней нельзя торопиться, да и не хочется.

Наощупь нахожу слабый узел на поясе. Тяну его, мягко, но настойчиво продолжая ее удерживать в своих объятиях.

— Тихо, Варь, — осаживаю, когда снова пытается взбрыкнуть, прикрыться, — тихо.

Она всхлипывает и замирает, когда спускаюсь ниже, накрывая рукой промежность.

— Хочу тебя, — шепчу ей на ухо, не узнавая своего голоса.

Пальцами сдвигаю в сторону ткань, прикасаясь к обнаженной коже. Лисовая охает, когда складок касаюсь, бесцеремонно раздвигая их, находя чувствительную точку. Она мокрая как мышь, как бы не смешно это звучало.

Мокрая, горячая, готовая.