– Меня глубоко волнуют ваши чувства: они всегда столь самобытны и непредсказуемы.

Каэдэ ничего не ответила. Тогда Фудзивара продолжил:

– Вы должны приехать на нашу вторую пьесу. Она называется «Апумори». Мы ждем возвращения флейтиста. Он старый друг Мамору, приедет со дня на день. Вы знаете это произведение?

– Да, – ответила она и задумалась над трагедией. Беспокойные мысли не покидали Каэдэ, когда она ложилась спать в комнате для гостей с Аи и Шизукой: молодость так красива и талантлива в музыке, жестокий воин убивает человека и забирает его голову, а затем раскаивается и становится монахом, который ищет мира у Просветленного. Она представляла себе дух Апумори, который взывал из тьмы: «Помолись за меня. Отпусти мою душу».

От странного возбуждения, от рожденных пьесой чувств, от позднего часа Каэдэ не находила себе покоя. Она думала об Апумори, о флейтисте, витала на грани бодрости и сна, улавливая доносящиеся из сада звуки флейты. Это напомнило ей о чем-то неуловимом. Каэдэ уже погружалась в мир грез, успокоенная музыкой, как вдруг кое-что поняла.

Она тотчас проснулась. Звучала та же мелодия, которую она слышала в Тераяме. Молодой монах, показывавший им картины, несомненно, исполнял тот же полный тоски и боли мотив.

Каэдэ скинула одеяла, тихо встала, проскользнула мимо бумажной ширмы и прислушалась. Раздался легкий стук в дверь, скрип дерева, голос Мамору, голос флейтиста. В конце коридора лампа слуги на мгновенье осветила их лица. Сомнений не оставалось. Это был тот самый молодой монах.

– Что случилось? – прошептала Шизука. Каэдэ закрыла ширму и опустилась на колени.

– Там монах из Тераямы.

– Неужели?

– Он и есть долгожданный флейтист.

– Макото, – сказала Шизука.

– Я даже не знаю его имени. Он узнает меня?

– Как же можно забыть? – ответила Шизука. – Мы уедем рано утром. Ты должна сослаться на плохое самочувствие. Нельзя допустить, чтобы он случайно увидел тебя. Попытайся уснуть. Я разбужу тебя на рассвете.

Каэдэ легла, однако сон не приходил. Наконец она задремала и снова проснулась уже при дневном свете за ставнями. Рядом сидела Шизука.

Удастся ли прокрасться незамеченными? Прислуга уже на ногах. Каэдэ не могла уйти, не поставив домочадцев в известность.

– Сходи к отцу, скажи ему, что мне нездоровится, и я поеду домой. Попроси его передать извинения господину Фудзиваре.

Шизука быстро вернулась:

– Господин Ширакава не хочет вас отпускать. Просит вас зайти к нему.

– Где он?

– В комнате, что выходит в сад. Я велела принести чай. Вы очень побледнели.

– Помоги мне одеться, – сказала Каэдэ.

Она в самом деле находилась в предобморочном состоянии. Чай привел ее в чувство. Проснувшаяся Аи лежала под одеялом, на щеках – здоровый румянец, темные глаза прищурены спросонья, как у куклы.

– Каэдэ, что случилось?

– Мне нехорошо. Я поеду домой.

– Я с тобой.

Аи сбросила одеяло.

– Тебе лучше остаться с отцом, – сказала Каэдэ. – Вы должны извиниться за меня перед господином Фудзиварой.

В порыве нежности она опустилась на колени и погладила сестру по голове.

– Побудь здесь вместо меня, – взмолилась она.

– Не думаю, что господин Фудзивара заметил мое присутствие, – ответила Аи. – Это ты очаровала его.

В саду громко пели птицы в клетке. Он узнает о моем обмане и никогда не захочет меня видеть, подумала Каэдэ, но беспокоилась она совсем не из-за господина Фудзивары. Каэдэ боялась отца.

– Слути сказали, что господин Фудзивара спит допоздна, – прошептала Шизука. – Иди, поговори с отцом. Я велела готовить паланкин.

Каэдэ молча кивнула и ступила на полированные доски веранды. Как же красиво они выстланы. Пробираясь к комнате отца, Каэдэ увидела сад, каменный фонарь, украшенный последними красными листьями клена, солнце, отражающееся в ряби пруда, желтых и черных птиц с длинными хвостами.

Отец сидел у окна в сад. Каэдэ невольно почувствовала к нему жалость – отец так дорожил дружбой господина Фудзивары.

В пруду подобно статуе замерла цапля.

Каэдэ пала на колени и дождалась, пока он заговорит.

– Что за вздор, Каэдэ? Твоя грубость просто оскорбительна!

– Прости, мне нездоровится, – промямлила она. Не услышав ответа, Каэдэ слегка повысила голос. – Отец, мне нехорошо. Я отправляюсь домой.

Он по-прежнему молчал, словно полагая, что таким образом заставит ее остаться. Цапля резко поднялась, взмахнув крыльями. В сад вошли два молодых человека посмотреть на птиц в клетке.

Каэдэ оглядела комнату в поисках ширмы, за которой можно было бы спрятаться. Тщетно.

– Доброе утро! – радостно поприветствовал их отец.

Мужчины остановились поздороваться с ним. Мамору заметил Каэдэ. На мгновение ей показалось, что актер уйдет из сада, не приблизившись к ней, но, видимо, он осмелел после того, как вел себя господин Фудзивара прошлым вечером. Он пригласил своего спутника и приступил к официальному знакомству. Каэдэ склонилась в глубоком поклоне, надеясь скрыть свое лицо. Мамору называл имя монаха – Кубо Макото – и добавил, что он из храма Тераямы. Макото поклонился.

– Господин Ширакава, – сказал Мамору, – и его дочь, госпожа Отори.

Молодой монах не смог скрыть удивления. Он побледнел и всмотрелся в ее лицо. Узнав Каэдэ, он тотчас произнес:

– Госпожа Отори? Вы все же вышли замуж за господина Такео? Он сейчас здесь?

Последовало молчание. Затем возразил отец:

– Муж моей дочери – господин Отори Шигеру.

Макото открыл рот, потом закрыл и снова поклонился.

Господин Ширакава прильнул поближе:

– Вы из Тераямы? И ничего не знаете о свадьбе?

Макото не отвечал. Отец обратился к Каэдэ, не поворачивая головы:

– Оставь нас одних.

– Я еду домой. Извинитесь за меня перед господином Фудзиварой, – спокойно сказала Каэдэ, почувствовав гордость за собственную сдержанность.

Отец промолчал. Он убьет меня, подумала Каэдэ. Она попрощалась с молодыми людьми, заметив, как тем неловко. Каэдэ неспешно ступала прочь, не оборачиваясь, но в душе разворачивалась буря. На нее всегда будут смотреть со смущением, с презрением. От накала чувств, от нахлынувшего отчаянья перехватило дыханье. Лучше умереть, подумала она. Но как же мой ребенок, дитя Такео? Ему суждено погибнуть вместе со мной?

В углу веранды ждала Шизука: