– Принеси жаровню, – распорядился Фудзивара. – Госпожа Отори замерзла.

Мамору сразу же исчез и вернулся с пожилым слугой, который нес небольшую жаровню с раскаленными углями.

– Садитесь рядом, – сказал Фудзивара. – В это время года недолго заболеть.

Не произнося ни слова, Мамору снова покинул комнату, все его движения были грациозны, почтительны и бесшумны. Вернулся он с сундучком из адамова дерева, который осторожно опустил на пол. Он выходил еще три раза и уставил пол коробочками и сундуками, изготовленными из разных пород древесины: дзельква, кипарис, вишня. По цвету и кольцам искусно полированных изделий можно было судить о возрасте деревьев, о склоне, на котором они произрастали, о временах года, жарких и холодных, о дожде и ветре, что их обдували и поливали.

Фудзивара открывал шкатулки одну за другой. Внутри лежали предметы, обернутые в несколько слоев ткани. Материя была красива сама по себе, хотя, очевидно, очень стара – тончайший шелк нежных тонов. Однако то, что она под собой скрывала, превзошло все ожидания Каэдэ. Разворачивая каждое сокровище, господин клал его перед девушкой на пол и просил взять его в руки, приложить к губам или бровям, поскольку ощущение от его прикосновения и запах не менее важны, чем вид. Он аккуратно заворачивал, каждый предмет перед тем, как показать следующий.

– Я редко их достаю, – сказал он с любовью в голосе. – Они обесцениваются с каждым недостойным взглядом. Снимать ткани – уже приятно. А разделить удовольствие с человеком, чей взор обогащает красоту этих шедевров, – одно из великих и редчайших наслаждений.

Каэдэ молчала, она ничего не знала о стоимости и происхождении находящихся перед ней предметов: чашка той же розово-коричневой керамики, хрупкая и прочная одновременно, нефритовая фигурка Просветленного, сидящего в цветке лотоса, золотая лакированная шкатулка, простая и в то же время замысловатая. Каэдэ просто смотрела, и ей казалось, что красивые вещи имеют глаза и наблюдают за ней.

Мамору не остался разглядывать сокровища, но спустя долгое время, а для Каэдэ время словно остановилось, он вернулся с большой плоской коробкой. Фудзивара достал картину – зимний пейзаж с двумя черными воронами на снегу на переднем плане.

– Сэссю, – прошептала Каэдэ, впервые открыв рот.

– Не совсем Сэссю, а один из его учителей, – поправил он. – Говорят, ребенок ничему не может научить родителей, но в случае с Сэссю надо признать, что ученик превзошел учителя.

– Разве не говорят, что голубизна краски глубже, чем голубизна цветка? – спросила она.

– Полагаю, вы согласны с этим высказыванием.

– Если ни ребенок, ни ученик не станет еще мудрее, то никогда ничего не изменится.

– И многие будут этим очень довольны!

– Только те, у кого есть власть, – сказала Каэдэ. – Они цепляются за свое право властвовать, а Другие смотрят на них и желают того же самого. Амбиции составляют суть всех мужчин, поэтому они жаждут перемен. Молодые свергают старых.

– А у женщин есть амбиции?

– Их никто не удосуживается спросить, – Взгляд Каэдэ вернулся к картине. – Два ворона, селезень и утка, олень и лань – их всегда рисуют вместе, всегда парами.

– Так задумано природой, – сказал Фудзивара. – Это один из пяти принципов учения Кун-Фу-цзы.

– И единственный для женщин. Он видит в нас только жен.

– Для этого женщина и предназначена.

– Разве она не может быть правителем или другом?

Каэдэ посмотрела ему в глаза.

– Вы довольно дерзки для девушки, – ответил он, едва не рассмеявшись. Каэдэ покраснела и вновь устремила взгляд на картину.

– Тераяма славится собранием работ Сэссю, – отметил Фудзивара. – Вы видели там картины?

– Да, господин Отори просил господина Такео попытаться сделать с них копии.

– Такео – его младший брат?

– Приемный сын.

Меньше всего Каэдэ хотела говорить с Фудзиварой о Такео. Она решила перевести беседу на другую тему, но в голову не приходило ни одной мысли, кроме рисунка горной пташки, который ей подарил Такео.

– Полагаю, он отомстил за Шигеру? Должно быть, Такео – отважный юноша. Сомневаюсь, что мой сын способен ради меня на подвиг.

– Такео всегда был немногословен, – произнесла Каэдэ, желая, но в то же время боясь рассказать о нем. – Внешне он не казался отважным. Любил рисовать. А оказался бесстрашным воином.

Каэдэ вдруг услышала собственный голос со стороны и резко замолчала от страха выдать себя.

– Вот как, – произнес Фудзивара и снова обернулся к картине.

– Я не имею права вмешиваться в вашу жизнь, – наконец заговорил он, переведя взгляд на Каэдэ, – но вы, конечно же, выйдете замуж за сына господина Шигеру.

– Не все так просто, – ответила она, стараясь выглядеть непринужденно. – У меня здесь земли, к тому же я претендую на поместье Маруяма. Если я оставлю владения и поеду с Отори в Хаги, то могу потерять все.

– Мне кажется, у вас немало тайн для столь юного возраста, – пробормотал он. – Надеюсь, вы когда-нибудь мне их поведаете.

Солнце опускалось за горы. Тени от огромных кедров почти дотянулись до дома.

– Вечереет, – сказал. Фудзивара. – Жаль расставаться, но я обязан отправить вас домой. Буду ждать скорого возвращения. – Он завернул картину и положил ее в коробку.

Каэдэ уловила легкий запах древесины и листьев руты, с помощью которых отгоняли насекомых.

– Сердечное спасибо, – поблагодарила она и поднялась.

В комнату молча вошел Мамору и низко поклонился проходящей мимо Каэдэ.

– Смотри на нее, Мамору, – сказал Фудзивара. – Наблюдай за тем, как она ходит, как отвечает на поклон. Сможешь повторить, будешь называться настоящим актером.

Они попрощались. Господин Фудзивара сам вывел Каэдэ на веранду, подождал, пока она сядет в паланкин, и послал в сопровождение вассалов.

– У тебя все прекрасно получилось, – отметила Шизука, когда они приехали домой. – Ты заинтриговала его.

– Фудзивара презирает меня, – возразила Каэдэ. Она до изнеможения устала от встречи.

– Он презирает женщин, но в тебе видит нечто иное.

– Нечто противоестественное.

– Может быть, – рассмеялась Шизука. – Или нечто уникальное и редкое, чего нет больше ни у кого.

На следующий день Фудзивара прислал ей подарки с приглашением на премьеру пьесы в полнолуние. Каэдэ развернула два кимоно: одно старинное и скромное, с искусно вышитыми фазанами и осенними травами, зеленой и золотой нитью на шелке цвета слоновой кости, другое – новое и яркое, с малиновыми и голубыми пионами на светло-розовом фоне.