Однако такой вывод ошибочен. Прежде всего, имеются исследования кафедры наук о мозге и когнитивных наук Массачусетского технологического института (МТИ), которые указывают на то, что двусмысленность является ожидаемой характеристикой коммуникационной системы[44]. Она вызвана потребностью сохранять низкий объем обязательной для запоминания информации и одновременно обеспечивать эффективность коммуникации. Следовательно, когда кто-то говорит «Я переступил порог», вы понимаете, что имеют в виду «порог», а не «порок», опираясь на контекст. Кроме того, двусмысленность и неопределенность редко вызывают затруднения, поскольку контекст обычно позволяет слушателю выбрать именно тот смысл, который подразумевает говорящий. Если сказать «Он вошел в комнату», то местоимение «он» четко не определено. Можно понять, кто этот «он», если у нас и наших собеседников достаточно общей информации о том, к кому именно относится это местоимение. И наконец, двусмысленность на письме и в речи не является характерной проблемой языка. Это скорее результат плохого планирования. То есть, если человек идет по аудитории и по пути к двери натыкается на парту, мы не станем интерпретировать наши наблюдения как доказательство того, что ходьба не предназначена для передвижения. Скорее, можно будет сделать вывод, что надо смотреть, куда идешь. То же самое относится к языку: двусмысленности, неопределенности и прочих недостатков речи, как правило, можно избежать, если спланировать ее заранее или даже записать. Планирование коммуникации, как и многих других действий, может быть очень полезно.

У представления о том, что язык не предназначен для коммуникации, есть и другие проблемы. Эволюция никогда не создает идеальных систем. Наоборот, она обычно создает свои творения по кусочкам, добавляя там и сям из того, что есть под рукой. Язык, как и все в природе, неидеален. Коммуникация может развалиться. Но и мышление тоже! Утверждение о том, что мысли не бывают двусмысленными, — это просто утверждение. Его надо доказать. Еще один важный вопрос: никто пока не доказал, что все люди всегда — или хотя бы большую часть времени — думают, используя язык. Многие, как, например, биолог Франс де Вааль и профессор Темпл Грандин, утверждают, что мыслят картинками, а не словами. Требуются эксперименты, чтобы проверить истинность этих утверждений.

В приведенной выше цитате по поводу языка и коммуникации авторы утверждают, что коммуникация — это «конкретное использование внешнего языка». Звучит довольно странно. Они полагают, что единственный вид языка, который можно изучать, — это так называемый внутренний язык, знания говорящего, необходимые для того, чтобы производить внешний язык. Французский, английский, испанский — внешние языки, а знания говорящего о том, на чем основаны эти языки, — это их внутренние языки.

Некоторые утверждают, что изучать можно только внутренние языки, однако такая точка зрения является заблуждением. Внешние языки тоже можно изучать. В действительности, если хорошенько подумать, то делать какие-либо выводы о внутреннем языке говорящего можно только на основании изучения высказываний на внешнем языке. Внешние языки — врата внутренних языков.

Кроме того, наши умозаключения по поводу анализа высказывания или набора высказываний всегда основываются на определенной теории. Наблюдение взаимодействия говорящих — значимый источник данных о том, что известно говорящим, независимо от того, как именно мы организуем тесты. Название конкретного внешнего языка, конечно, является абстракцией — это очевидный факт. В конце концов, что такое «английский язык»? Британцы, австралийцы, ямайцы и калифорнийцы говорят на разных вариантах языка, но какой из них ближе всех к «настоящему» английскому? Как звучит «настоящий» английский? Каковы его грамматические правила? В мире слишком много вариантов английского, чтобы можно было сказать определенно, что он такое. Кроме того, предложения, истории и беседы, формирующие базу данных для обсуждения языка, не образуют его исчерпывающей характеристики. Всегда остаются данные о какой-нибудь разновидности английского, которые пока не собраны. В этом смысле английский язык — абстракция. При этом высказывания, которые мы слышим, или предложения, которые читаем, абстракциями не являются. Это очень конкретные, эмпирические источники знаний о том, что известно говорящему, что производят культуры и чем занимаются люди. Предполагая, что мы игнорируем фактически произносимое людьми (как некоторые говорят, их «речепроизводство»), чтобы понять их «компетенцию» (что люди знают о языке как противоположность тому, что они делают), мы как будто утверждаем, что экзамены в университете ничего не показывают, поскольку всего лишь измеряют результат (какие ответы дают студенты), а не компетенции (что студенты на самом деле знают). Однако экзамены существуют как раз для того, чтобы оценивать компетенции. Если компетенция, которую мы хотим понять, — это знание о том, как вступать в диалог, как рассказывать истории или произносить отдельные предложения, то понять, что знают говорящие, можно только по их действиям.

Никто никогда напрямую не изучает, что знают люди. Утверждать обратное — распространенная ошибка. О знаниях можно судить по поведению. Также нужно помнить, что цитата на с. 111 игнорирует данные палеонтологической летописи. Это указывает не только на то, что язык, культура и коммуникация были частью одного кластера социально-эволюционных характеристик человеческого познания, но и на то, что существовала медленная семиотическая прогрессия, движущей силой которой был естественный отбор.

Кроме того, если рассматривать коммуникацию как основное назначение языка, это помогает разобраться с наиболее интересной чертой языка — его социальным применением. Для многих ученых изучение грамматики языка отходит на задний план, уступая место вещам вроде паттернов разговорного взаимодействия, отслеживания темы разговора, метафоры, анализа грамматических форм на основе употребления и воздействия культуры на слова и их сочетаемость. Следуя этим идеям и основываясь на изложенных выше представлениях об эволюции рода Homo, можно вывести три гипотезы о происхождении человеческого языка. Они представляют различные точки зрения на относительную важность момента возникновения грамматики для эволюции языков.

Первая гипотеза звучит так: «Грамматика появилась последней». Согласно этой идее, первый и наиболее значительный шаг в эволюции языка — развитие символов. Грамматика — всего лишь одно из дополнений. Язык должен был существовать до грамматики. Согласно этой идее, чтобы грамматика была работоспособной, прочие элементы языка должны были ей предшествовать. Другими словами, языку нужны были символы, высказывания и разговоры до того, как он создал грамматику, чтобы структурировать и, соответственно, усовершенствовать коммуникацию.

Вторая гипотеза, весьма популярная, заключается в том, что «Грамматика появилась первой». Согласно этой идее, вопрос об эволюции языка в основном касается происхождения его вычислительных характеристик, например синтаксиса. Без этих характеристик нет языка. Символы, жесты и другие компоненты языка могли в какой-либо форме существовать и раньше, но возникли паттерны, которые впервые свели их воедино, и появился язык. Следуя этой идее, без совершенно особого типа вычислений нет языка. Но есть вариант попроще, а именно, возможность «слеплять» слова и символы в более крупные единицы — фразы, предложения, истории и беседы — на самом деле является основой всех вычислений в языке. Эта «комбинаторность» формирует нашу интерпретацию слов — без нее отдельные составляющие предложений мы понимать не можем. Рассмотрим последовательность слов «если девушка красивая, то он за ней побежит» и сравним с другой «бежать красивая ней если то девушка за». Структура задает направление интерпретации слов и в определенный момент придает им более точное значение, что приводит к возникновению существительных, глаголов, предлогов, прилагательных и наречий. По мнению отдельных исследователей, такое сопоставление означает, что форма — это очень специфический тип рекурсивной, иерархической сущности. Следуя этой точке зрения, язык — нечто большее, чем можно изобразить на схеме, приведенной ниже (рис. 8).