Ноги ее не держали.

Она прекрасно знала, что совершенно необразованна. Но, оказывается, она не знала даже о том, что может превращаться в ворона, – кто бы мог подумать? И когда над ней из-за этого посмеялись, она страшно испугалась того мира, в котором ее знания ничего не стоили.

Неужели она и правда может превращаться в ворона? Она посмотрела на руку, которой вытирала слезы, несколько раз сжала и разжала пальцы. Да, она не знает, как стать птицей. Она даже подумала, не было ли все это просто комической пьесой, чтобы посмеяться над ней, необразованной девушкой?

– Ворон-таю…

Слова Масухо-но-сусуки и Тя-но-ханы все еще звучали в ее ушах.

– Госпожа! – С шумом вернулись Укоги и остальные дамы-нёбо.

Укоги вскрикнула, лишь глянув в лицо Асэби:

– Госпожа! Не стоит обижаться на слова Тя-но-ханы, это глупая шутка!

Асэби взглянула на обеспокоенное лицо Укоги и слабо улыбнулась:

– Укоги, Самомо, послушайте. Я хочу отпроситься домой.

Отпроситься домой, если ты не больна, означает отказаться от участия в соперничестве за сердце наследника. Изумленная Укоги, побледнев, подступила к Асэби:

– Что вы такое говорите?!

– Сейчас очень удобный момент. Я побывала во дворце Окагу, поприсутствовала и на празднике очищения Дня Змеи, и на празднике Танго. Меня все равно никогда не выберут – зачем мне здесь оставаться?

– Да что же вы такое говорите?! Ни Ее Величество, ни госпожа Фудзинами не позволят этого! Даже если вас не интересует молодой господин, об этом не может быть и речи!

Под упреками Укоги Асэби опустила глаза:

– Я не говорю, что он меня не интересует…

– Но?..

– Да разве молодой господин обратит на меня внимание?

Асэби говорила почти неслышно, и Укоги с подозрением уставилась на нее, но потом, видимо, поняла неуместность своих слов. Она удивленно посмотрела на Асэби:

– Госпожа, неужели вы…

Асэби вновь подняла глаза на Укоги и улыбнулась через силу:

– Не бойся, Укоги. Волноваться не о чем. Думаю, это была ошибка. Я ведь толком его и не разглядела.

От стыда девушка прижала руки к лицу.

– Когда-то давно я случайно увидела его и подумала, что это судьба. Показалось даже, что он тогда улыбнулся мне. Наверное, этого должно быть достаточно. – Асэби прошептала это, словно убеждая саму себя. – А я-то надеялась встретить его еще раз и рассказать о своих чувствах… Чуть не выставила себя на посмешище. Я ведь понимала, что молодой господин не может полюбить меня, – горько усмехнулась она.

– Госпожа! – звала ее Укоги, но Асэби не слышала.

– Я ошиблась.

– Госпожа!

– Так что этого для меня вполне достаточно.

– Госпожа Асэби!

– Вовсе он меня не любил, наверное, он просто смеялся.

Лицо, обращенное к Укоги, было залито слезами. Только увидев, с какой заботой Укоги глядит на нее, девушка поняла, что плачет. На лице ее появилось удивление:

– Ой…

– Госпожа, простите свою Укоги. Я до сих пор ничего не знала о ваших чувствах. Мы прекрасно вас понимаем. Не старайтесь улыбаться через силу.

От этих ласковых слов из светлых, прозрачных глаз закапали слезы. Асэби окончательно ослабла и, закрыв лицо руками, зарыдала, не в силах больше сдерживаться.

* * *

Когда она пришла в себя, в комнате было сумрачно. Укоги не было. Кажется, все тихонько ушли, оставив ее одну, когда она заснула, обессиленная плачем. Она приподнялась, поглаживая разболевшуюся голову, и кимоно, которым ее кто-то накрыл, с легким шелестом скользнуло на пол. Это была верхняя накидка, сшитая из лилового шелка. Ее изысканный аромат напоминал одежды Госпожи в лиловом.

Асэби решила, что накидка принадлежит Фудзинами, но тут заметила на столике для письма что-то, чего там раньше не было. Это была ветка мандарина татибана, источавшая свежий аромат. Среди белых цветов к ветке было привязано послание. Асэби аккуратно отвязала письмо и раскрыла его. Увидев среди плавных линий свое имя, Асэби поняла, что оно адресовано ей.

Рядом с обращением «Госпоже Асэби» была начертана лишь одна строчка: «Укрепите сердце, чтобы не повторить ошибок своей матушки».

Что это значит?!

Имени отправителя в письме не значилось. В конце лишь было приписано: «Поскольку Укигумо больше нет, у меня стало меньше работы».

Вот и праздник Танабата [16].

После праздника Танго незаметно пролетели два месяца. Молодой господин так и не навестил дворец Окагу. Однако праздник Танабата, в отличие от двух предыдущих, должен начинаться именно с церемонии, на которой присутствует наследный принц. Теперь уж все были уверены, что молодой господин пожалует.

Выходит, Его Высочество впервые официально посетит Окагу с тех пор, как Асэби и другие девушки были представлены ко двору. Очевидно, придворные дамы из всех домов приложат все силы, чтобы уж теперь-то точно завладеть сердцем молодого господина.

– Говорят, в Осенний павильон каждый день доставляют парчу и всяческие шпильки для волос, – сказала Самомо, и Укоги, занятая подготовкой наряда для церемонии на празднике Танабата, застонала.

– Похоже, Западный дом очень старается ради банкета.

– Обновлять наряды заставляют даже дам, которых прислали из дома Сокэ. Заглянешь в Осенний павильон – а там все завалено раскроенными платьями, все словно погружено в разноцветные волны. – Самомо бросила взгляд на собственное платье и вздохнула. – А в Летнем павильоне ничего похожего. Я совсем не хочу, чтобы госпожа Хамаю стала госпожой Сакурой. В тот день, когда она станет супругой молодого господина, все придворные дамы будут рыдать. Если госпожа Масухо-но-сусуки жалует своим дамам лучшую парчу, госпожа Хамаю никогда не дарила и отреза льна.

Укоги, услышав это, нахмурилась:

– Что же это такое? А ведь у нее наверняка столько лишнних нарядов, что присылают ей из Южного дома!

– По слухам, их тайно выносят из дворца и продают задешево. А полученные деньги тратят на вино для госпожи Хамаю.

Асэби потеряла дар речи от изумления.