— Вот именно, — сказала я тонким голоском. — Если хотите, Геннадий, поглядите. На ней ни одной царапинки нет. Как вы и просили.

— Да ну? — пробормотал он, еще раз глотнув из фляжки. — Ну-ка… глянем. — Тренер приблизился к неподвижно лежащей Ольге, склонился над ней и, взяв руку, поднял, а потом уронил. Рука упала, как полено. Геннадий потыкал пальцем почему-то в грудь Ольги, а не в те места, куда я наносила удары, и сказал:

— Да, действительно — никаких синяков. Где это ты так научилась-то, а? Молодец.

— Можно одеваться? — спросила я.

— Одевайся. Сейчас поедем к нам.

— А мы разве не у вас?

— Ну… сейчас тоже у нас, но много есть таких мест, про которые я могу сказать: «у нас». Сейчас мы поедем… увидишь, в общем. Ты, наверное, там и не была ни разу.

— Где? — захлопала я ресницами.

— В Караганде. Я думаю, что тебя возьмут. По крайней мере, я скажу, чтобы брали. Полина Львовна, тамошняя директриса и худрук, так сказать… в общем, вряд ли будет против. Приступишь сразу к репетициям в основной группе. Двухнедельные курсы тебе не нужны. А как у тебя с хореографией?

— Немного… — застенчиво отозвалась я.

— Ну, ну, не на-адо вот этого. Все у тебя нормальна-а. У меня же глаз наметанный, вижу. Мне ведь главное не то, чтобы у тебя была фигура, как у Клавы Шиффер, а чтобы двигалась ты пластично и владела своим телом. Это — главное.

— А она владеет? — спросила я наивно и ткнула пальцем в Ольгу.

— И она владеет, — сказал Геннадий. — Ее я тоже возьму. Но — в предвариловку. Данные у кобылы хорошие… этакий круп…

Геннадий продолжал реализовывать свою скверную привычку применять к человеку зоологические, в частности коневодческие, термины.

— Так куда мы едем?

Он развернулся ко мне всем телом и выговорил:

— Ладно, скажу уж, какая разница. В клуб «Эдельвейс». Слыхала про такой?

Я машинально покачала головой, и тотчас же всплыли слова Родиона: «Екатерина Деева убита неделю назад в ночном клубе «Эдельвейс». Двумя выстрелами в спину. Чувствуешь?..»

Я чувствовала.

* * *

Геннадий привез меня в клуб «Эдельвейс» и ввел в просторный кабинет, у дальней стены которого сидел лысеющий мужчина средних лет, с высоким лбом, в приспущенных почти на кончик носа дорогих очках. Он то и дело утирал с лица пот, хотя в кабинете не было жарко. На его лице было странное, какое-то блуждающее выражение. Он чуть прикрыл глаза и, упершись в столешницу обеими руками, мутно смотрел на дверь, из которой появились мы с Геннадием.

При виде этого мужчины вальяжный кот Благовещенский вдруг посерьезнел, побледнел и весь подобрался. Он медленно приблизился к столу, но тут сидящий за ним мужчина, опустив глаза к столешнице, выговорил словно бы с усилием:

— Стой, где стоишь. Чего тебе?

— Мне нужна Полина Львовна, — сказал Геннадий.

— А ты… а ты кто такой?

— Я Геннадий Благовещенский, работаю…

— A-а, не трещи… погоди, — перебил его мужчина, срывая с носа очки и вертя их в руках. — Ага… та-ак, — он прикрыл глаза. — Ну… а это кто-о с тобой?

— Кандидатка, — ответил Благовещенский, еще больше вытягиваясь и бледнея, — она… она — на вакансию, которая после… в общем…

— А-а, — вновь перебил его сидящий за столом, — ты, значит… чего тебе?..

— Я же говорил, — терпеливо повторил Геннадий, — мне нужна Полина Львовна, директор.

— Поли-ина… та-ак… Льво-овна, — протянул тот, совсем закрывая глаза и откидываясь на спинку кресла, а руками упруго упираясь в столешницу. Создавалось впечатление, что он наслаждается звуками собственного голоса. Или — еще чем-то… ну… черт побери, как же я сразу не расслышала!

— Но… — начал было снова Геннадий, но тут мужчина за столом изогнулся, схватился рукой за собственный подбородок и запрокинулся назад. Геннадий испугался и рванулся было к столу, но я успела схватить его за руку и остановить свистящим шепотом: «Да ты куда? Стой… а то — уволят!» Он испуганно глянул на меня, и тут сидящий вдруг заорал:

— По-о-ой, ласточка, пой, ка-а-а-ак люблю-у голос тво-о-о… о-о-о!!!

Мужчина вдруг швырнул об стену очки и широко открыл рот, запрокидываясь назад до упора. Его тело несколько раз содрогнулось, а потом он опустил руку и начал гладить… собственное колено, что ли.

Нет. Не колено, и уж тем более не собственное. Потому что колено не могло бы вынырнуть из-под стола, обернуться черноволосой, аккуратной женской головкой, а потом повернуться к нам лицом. Невозмутимо вытереть губы ребром ладони, а потом поглядеться в зеркальце, проверяя макияж, в особенности губную помаду, и произнести как ни в чем не бывало звонким, мелодичным голосом:

— Геннадий? Это вы? А с вами — на вакансию? Сейчас я буду. Приведу себя в порядок. Ждите.

И она упорхнула в боковой кабинет. Господин поднялся из-за стола и, подойдя к Геннадию, похлопал его по щеке, а потом повернулся ко мне и сказал:

— Вы очень красивы, леди. Благодарю вас, что вы не пустили его ко мне. У меня наконец-то получилось. Всего вам наилучшего.

— У вас… — пролепетал Геннадий.

— Что? — недовольно повернулся к нему господин, снова вытирая со лба пот.

— У вас… ширинка расстегнута.

— А? A-а. Ну спасибо, Геннадий. Бывай.

— До свиданья, Филипп Юрьич, — проговорил Благовещенский, зябко ежась на диванчике для посетителей.

«Филипп Юрьевич? — ударило в голове. — Стоп! Уж не Каморин ли это? Но что делает директор «Фаворита» в ночном клубе «Эдельвейс», да еще днем, да еще принимает интимные оральные услуги от Полины Львовны, которая сама тут не последний человек? Что за… черт?»

Мои размышления были прерваны мягким толчком в бок и голосом Геннадия:

— А… а как ты догадалась, что ему не плохо, а просто… у него… член сосут, в общем?!

Я повернулась и, на мгновение оставив наигранную наивность a la Елена Тарасовна Кривошлык, прелестная днепропетровчанка, грубо проговорила:

— Она чавкала!

— Ну и дела… — выдохнул Геннадий. — Конечно, он крут, но чтобы так… вот этак… ну, карусель!

— А кто это? — тихо спросила я. — Кто это был?

— Тсс! — Благовещенский приложил палец к губам. — Это — Каморин, серьезный человек! Он тут, в клубе, всем заправляет! И всеми делами заправляет, и всем девчонкам заправляет! — пошловато скаламбурил он напоследок, но не могу сказать, что шутка эта была в сильном диссонансе с только что завершившейся сценкой с участием Каморина и Полины Львовны.

В этот момент дверь бокового кабинетика открылась, и вышла Полина Львовна. Она сдержанно улыбнулась и произнесла чуть нараспев: