– Плакли, – подсказала невероятно удивленная Китти.

– Ага, – мрачнея, кивнул головой Фредди. – Во всем виноват этот его пунш. Точно помню, что я его не заказывал. Не стоило его пить, а тем более угощать вас. Если бы мы тогда не захмелели, ничего такого не произошло бы…

Спорить с ним на сей счет было бесполезно, поэтому Китти сосредоточила всю силу своего убеждения на том, чтобы развеять опасения мистера Стандена.

Уже смеркалось, когда их экипаж достиг пригорода Лондона. В сгущающейся тьме девушка по-детски радовалась увиденному. Все было для нее внове. Два дюжих слуги пронесли по улице паланкин. Фонарщик взбирался на лестницу, приставленную к уличному фонарю. Продавец нес на голове поднос с горячими пирожками. Беспризорник расталкивал прохожих на улице, освобождая путь дородному джентльмену в рединготе и низком цилиндре с закрученными вверх полями. Мимо, дребезжа, тянулась нескончаемая с виду вереница всевозможных повозок, карет и прочих экипажей. В ярко освещенных витринах магазинов красовались невиданные товары. Богато разодетые лакеи бегали куда-то, выполняя поручения своих хозяев. Уличные попрошайки стояли с протянутыми руками на перекрестках и приставали ко всем прилично одетым прохожим. Когда экипаж въехал в более богатые кварталы столицы, вдоль улиц потянулись особняки. У входа во многие из них уже горели масляные светильники.

Увиденное произвело на девушку ошеломляющее впечатление, и она засыпала своего спутника вопросами, интересуясь, к примеру, что там за здание возвышается, сокрытое в полумраке, или кто этот человек в ярко-алом камзоле и голубых бриджах. Удивление Китти было столь огромным, что мистеру Стандену приходилось прилагать массу усилий, чтобы хоть отчасти удовлетворить ее любопытство. Фредди узнавал в снующей мимо толпе почтальонов, констеблей и посыльных. Он рассказывал, чем занимаются эти люди, попутно обогащая девушку разными ценными сведениями. Оказывается, почти все лондонские кучера – ирландцы. Внезапный гортанный вопль, заставивший Китти подскочить на сиденье, как выяснилось, издал возница почтового дилижанса, который таким образом предупредил пассажиров, пристроившихся на крыше экипажа, о том, чтобы те пригнули головы, когда карета проезжала под аркой ворот, ведущих в гостиницу.

К сожалению, знания мистера Стандена о величественных зданиях, мимо которых проезжал их экипаж, оставляли желать лучшего. Джентльмен объяснил своей спутнице, что не слишком хорошо знает Сити, но зато готов стать ее гидом в ознакомлении с достопримечательностями Вест-Энда. Но когда карета докатила до этой аристократической части города, уже совсем стемнело, а Китти была слишком ошеломлена шумом и суетой, царившими вокруг, так что просто молча смотрела широко раскрытыми, изумленными глазами на сонмище огоньков, танцующих в ночи.

Только когда экипаж свернул на относительно тихую и безмятежную Маунт-стрит, Фредди пришло в голову, что его родители, скорее всего, сейчас готовятся к приему гостей. Званые вечера были в их доме обычным явлением. Джентльмен удержался от того, чтобы поделиться своими опасениями со спутницей, и был вознагражден за сдержанность, не обнаружив никаких признаков предстоящего гостеприимства, когда карета остановилась возле высокого особняка. От дворецкого мистер Станден узнал, что милорд и миледи никуда сегодня не поехали и остались дома. Десятью минутами позже, оставив озябшую мисс Чаринг греть замерзшие ножки у камина в одной из гостиных нижнего этажа, Фредди выяснил причину столь явного отступления от заведенного порядка вещей.

Леди Леджервуд полулежала на диванчике в своем будуаре. Ноги дамы прикрывал теплый плед. В одной руке она держала носовой платок, смоченный ароматическим уксусом. На голове у нее не было ночного чепца, а прекрасно завитые локоны пребывали в некотором беспорядке.

Леди Леджервуд, мать Фредди, являлась единственной оставшейся в живых дочерью Шарлотты, третьей сестры мистера Пениквика. Она была милой женщиной, не писаной красавицей, но, во всяком случае, изысканной модницей. Ее большие голубые глаза, пожалуй, казались чуть навыкате, а вот подбородок для такого лица выглядел несколько мелковатым. Рождение в кратчайший срок шестерых детей в какой-то степени отяжелило формы леди Леджервуд, но в принципе не уменьшило ее природной привлекательности. Поскольку доброта в характере этой женщины счастливейшим образом сочеталась с умеренной глупостью, леди Леджервуд была всеобщей любимицей. Она беззаветно любила мужа, восхищалась детьми и притом была весьма привержена тому, что ее дядюшка, без сомнения, назвал бы «экстравагантным сумасбродством».

Неожиданное появление пред ее очами старшего сына произвело на леди Леджервуд странное действие. Женщина привстала с дивана, глаза ее расширились, а рука взметнулась вверх, словно она кого-то отталкивала от себя.

– Фредди! Она у тебя была? – воскликнула леди Леджервуд.

– А-а-а… Кто, мэм? – вздрогнул опешивший мистер Станден.

– Никак не могу вспомнить, – пояснила матушка, прижимая ладонь к разгоряченному лбу. – У Мэгги точно не была… Я это точно помню, потому как, когда она была у Чарли, мы ее отослали к бабушке. Я тогда как раз собиралась ввести ее в свет и думала, как это бывает ужасно. А сейчас лежу и никак не могу вспомнить насчет тебя, хотя, впрочем, это и не важно, поскольку ты с нами не живешь. Мне это, скажу по чести, совсем не нравится. Наверняка тебе там не так уютно, как здесь. Если бы твой папа не запретил мне… но ему виднее. Сомневаюсь только, что там достаточно часто проветривают простыни. Не думай, что я хочу привязать тебя к своей юбке…

– Что стряслось? – спросил Фредди, склонившись над матерью, чтобы запечатлеть на ее благоухающей духами щеке сыновий поцелуй.

Леди Леджервуд обняла и поцеловала его, а затем трагическим голосом произнесла:

– Корь!

– Я переболел ею в Итоне.

По щекам леди Леджервуд покатились слезы благодарности.

– А кто заболел? – ради приличия осведомился Фредди.

– Все заболели, – добавив в голос нотки драматизма, промолвила леди. – Фанни, Каролина и бедный малыш Эдмунд! Я страшно волнуюсь. Не сомневаюсь, что Фанни и Каролина вскоре поправятся, а вот Эдмунд… Он весь покрыт сыпью. Я очень тревожусь за его состояние. Всю ночь не отходила от него, вот сейчас решила прилечь здесь и отдохнуть. Ты же знаешь, дорогой, Эдмунд всегда был таким слабеньким!

Любой из старших братьев в семье мог бы оспорить это суждение. Достопочтенный Чарльз Станден, ныне студент Оксфордского университета, не преминул бы высказать мнение, что с Эдмундом слишком уж носятся с самого его рождения, но Фредди характером пошел в мать, поэтому отличался добродушием и склонностью всему верить.

– Бедный парнишка, – сокрушенно заявил он.

Леди Леджервуд, благодарно пожав ему руку, сказала:

– Он хочет, чтобы только я находилась рядом. Мне пришлось отказаться от всех визитов. Сейчас мы должны были поехать в дом к Аксбриджу[15], но я не жалею. Хороша бы из меня была мать, если бы я ездила по приемам, когда мои дети болеют. Однако меня распирает досада, Фредди! Ты, наверное, знаешь, что лорд Амхерст[16] берет с собой Букхейвена в эту дурацкую дипломатическую миссию по Китаю, и вот, представь себе, пожилая леди Букхейвен хочет, чтобы Мэгги – не могу ее осуждать, ибо наша Мэгги еще та сумасбродка, – оставалась с ней в деревне, пока муж не вернется. А это целый год, может, и больше. Как подумаю, что молодой женщине из света придется год безвыездно просидеть вдалеке от столицы, у меня сердце кровью обливается. Но как я могу пригласить Мэгги сюда, в этот дом, где все болеют, если она, я точно помню, корью не болела? Кстати, между нами, осенью предстоит одно интересное событие, а ее мужа в то время в городе не будет. Какая жалость! Впрочем, твой папочка говорит, это большая честь, что выбор Амхерста пал именно на Букхейвена. Я сейчас нахожусь словно в каком-то сне. Мой Бенджамин болен… и его сестренки тоже… А моя старшая дочь… кстати, мой первый ребенок… Никогда не забуду, какое разочарование я испытала, когда узнала, что родила девочку, хотя твой папуля ничем не обнаружил своей неудовлетворенности, а спустя полтора года ты появился на свет, мой дорогой, так что все наладилось… О чем я? А-а-а… Моя старшая дочь умоляет меня спасти ее от свекрови. Леди Букхейвен, конечно, чудесная женщина, но такая строгая и чопорная, что я просто вся исстрадалась за бедняжку Мэгги. Совесть не позволяет мне принять ее сторону, когда она уверяет, что сможет прекрасно обойтись одна, живя на Беркли-сквер без мужа. Если бы Мэг согласилась, чтобы ее кузина Эмили пожила с ней, но она не согласна, и я, зная Эмили, не могу винить ее в этом. Что мне делать?