Я испытал облегчение. Он заметил.

— Вам-то хорошо, — сказал я. — Но как бы вам понравилось, если бы вы, того гляди, узнали, что своим существованием обязаны коротенькой встрече вашей матушки в кустах с молочником?

— Вы так думаете?

— Что-нибудь в этом роде. Ведь так должно быть, верно?

— Все равно... — неуверенно сказал он.

— Все равно, — безропотно согласился я, — узнать хочется.

Я отправился к стоянке, думая, что Джереми свое дело закончил, но, как оказалось, я ошибался. Он шел за мной, но медленно, так что я обернулся и подождал его.

— Насчет сына миссис Нор, — сказал он. — Его зовут Джеймс.

— И что?

— Я просто подумал, что вы могли бы поехать к нему. Узнать, почему его лишили наследства.

— Вы просто подумали…

— Мы же вместе работаем, — торопливо добавил он.

— Могли бы и сами поехать, — предложил я.

— Н-нет, — сказал он. — Как адвокат миссис Нор, я начну задавать вопросы, которых задавать не должен.

— А я смогу увидеть, как птичка этого самого Джеймса будет отвечать моей.

Он вытащил визитную карточку из кармана своего черного костюма.

— У меня с собой его адрес, — сказал он, протягивая ее мне. — И вы обещали помогать.

— Договор есть договор, — сказал я и взял визитку. — Но вы все равно ублюдок.

Джеймс Нор жил в Лондоне, и, поскольку я был более чем на полдороге туда, я поехал прямо со скачек к дому в Кэмден-Хилл. Всю дорогу я надеялся, что его дома нет, но, когда я нашел улицу и номер и нажал нужную кнопку, дверь открыл человек лет сорока, который подтвердил, что его зовут Джеймс Нор.

Он был поражен, чего и следовало ожидать, увидев неизвестного племянника, который вот так, без предупреждения, заявился к нему, но после короткого замешательства он пригласил меня войти и проводил в гостиную веселой расцветки, набитую старинными безделушками викторианской эпохи.

— Я думал, Каролина сделала аборт, — прямо сказал он. — Мать сказала, что от ребенка избавились.

Он ничем не походил на свою сестру, насколько я ее помнил. Это был пухлый, мягкотелый мужчина с небольшим ртом и печальным разрезом глаз. В его дряблом теле не было ничего от ее легкомыслия и веселости, изящества и лихорадочной живости. С каждой минутой я чувствовал себя все более неуютно, и мое поручение нравилось мне все меньше.

Он слушал меня, надув свой маленький рот, пока я объяснял ему насчет Аманды, выказывая все большее и большее раздражение.

— Старая хрычовка уже месяцы талдычит, что лишит меня наследства, — яростно проговорил он. — С тех пор, как побывала здесь, — он обвел взглядом комнату, но я не нашел в ней ничего, что могло бы разозлить ее. — Все было в порядке, покуда я время от времени приезжал в Нортгемптоншир. Затем она сама приехала сюда. Без приглашения. Старая хрычовка...

— Она сейчас больна, — сказал я.

— Да уж конечно. — Он преувеличенно страдальчески всплеснул руками. — Я предлагал ей посещать ее. Она сказала нет. Не хочет меня видеть. Старая тупая карга.

Бронзовые часы на каминной полке тихонько отбили полчаса, и я отметил, что все здесь было очень качественным и тщательно вытертым. Старинные безделушки для Джеймса Нора были не каким-то там хламом, а антиквариатом.

— Я был бы дураком, если бы взялся помогать вам отыскивать этого второго жалкого ублюдка Каролины, — сказал он. — Если никто не сможет ее найти, то все состояние все равно перейдет ко мне, будет тут завещание или нет. Но мне придется ждать годы. Годы и годы. Мамаша злопамятна.

— Почему? — мягко спросил я.

— Она любила Ноэля Коварда, — обиженно сказал он. Судя по его голосу, если она любила Ноэля Коварда, то ей следовало любить и его.

— Резюме, — сказал я, поняв, — не всегда то же самое, что и подробности.

— Я не хотел, чтобы она приезжала сюда. Тогда не было бы всей этой суматохи. — Он пожал плечами. — Может, поедете? Вам тут уже нечего делать.

Он направился было к двери, но прежде ее открыл какой-то мужчина в пластиковом фартуке и с деревянной ложкой в вялой руке. Он был гораздо моложе Джеймса, явный гомик — тут уж ошибиться было невозможно.

— О, привет, милый, — сказал он, увидев меня. — Останешься на ужин?

— Он уходит, — резко сказал Джеймс. — Он не... м-м-м...

Они оба отошли в сторону, чтобы дать мне дорогу, и, выходя, я спросил человека в фартуке:

— Вы встречались с миссис Нор, когда она приезжала сюда?

— Конечно, дорогой, — печально ответил он, однако я заметил, как Джеймс Нор отчаянно мотает головой, чтобы тот заткнулся. Я нерешительно улыбнулся куда-то в пространство между ними и пошел к передней двери.

— Удачи я вам не пожелаю, — сказал Джеймс. — Эта мерзавка Каролина наплодила ублюдков. Я никогда не любил ее.

— Вы помните ее?

— Всегда смеялась надо мной и все время выставляла меня дураком. Я был рад, когда она уехала.

Я кивнул и открыл дверь.

— Подождите, — внезапно сказал он.

Он подошел ко мне, и я понял, что у него в голове зародилась какая-то приятная для него идея.

— Вам-то мать, конечно же, никогда ничего не оставит, — начал он.

— Почему бы и нет? — спросил я.

Он нахмурился.

— Когда Каролина забеременела, это было чудовищной трагедией, разве не так? Сцены были ужасные. Крику было! Я это помню... но никто мне не объяснял. Я знаю только, что все изменилось из-за вас. Каролина уехала, и мать стала злобной старой каргой, и я, прежде чем уехал, провел столько ужасных лет в ее огромном доме... Она ненавидела вас. Знаете, как она вас называла? Гадкий Каролинин эмбрион, вот как. Вонючий Каролинин эмбрион.

Он выжидательно уставился на меня, но я, честно говоря, ничего не ощущал. Ненависть этой старухи уже много лет не трогала меня.

— Я все же выделю вам кое-какие деньги, — сказал он, — если вы докажете, что Аманда мертва.

* * *

В субботу утром мне позвонил Джереми Фолк.

— Вы будете дома завтра? — спросил он.

— Да, но...

— Ладно. Я заскочу. — Он положил трубку, не дав мне возможности сказать ему, что я не желаю его видеть. Я подумал, что это еще прогресс, что он вообще предупредил о своем посещении, а не просто заявился.

Также в субботу я наткнулся на почте на Барта Андерфилда и вместо того, чтобы, как обычно, обменяться с ним дежурным “доброе утро”, я задал ему вопрос:

— Где сейчас Элджин Йаксли, Барт?

— В Гонконге, — ответил он. — А почему ты спрашиваешь?