— А кто с вами беседовал? — с улыбкой спросил Турецкий.

— Разные люди. Помню, однажды вызвали в райком партии, я состоял на учете в Свердловском районе — по принадлежности издательства «Молодая гвардия», в котором я тогда работал. Райком находился в Каретном ряду…

— Вы состояли в партии? — слегка удивился Турецкий.

— А как же! — рассмеялся писатель. — Больше того, в райкоме на нашего брата, пишущего, была даже отдельная разнарядка — по сколько человек и когда можно принимать в ряды, вот как. А если ты не член партии, что ж будешь делать, например, в командировке? Кто тебе поможет собрать материал? Или проверить его? А так зашел в райком партии, определился с темой, потом спустился этажом ниже, в райком комсомола, где тебе без слов выделят машину с водителем, обеспечат гостиницей и так далее. Еще и сопровождающего в поездке выделят, чтоб не скучал и сам не суетился по мелочам. А как же, порядок такой был! Но я не об этом… Вот вы спрашиваете, кто беседовал?

— Я имел в виду органы…

— Какие конкретно? — продолжал улыбаться писатель. — КГБ? Так это уже в последнюю очередь. И плохо было твое дело, если доходило до этого. Нет, у нас в райкоме, например, была инструктором прекрасная женщина, звали ее Ниной Митрофановной — тезка моей супруги. Крупная такая, властная женщина с гордой посадкой головы, но безумно добрая ко всем нам, из писательско-журналистской братии. Знала ведь, понимала, с кем дело имеет. И вот она вызвала меня к себе в кабинет. Напарница ее куда-то вышла, скорее всего, так было подстроено, чтоб разговор у нас с ней состоялся с глазу на глаз. А причиной, я не сказал, было несколько моих довольно резких выступлений на общем собрании, даже не на партийном, а на производственном, где обсуждались текущие дела и вообще издательская политика. Ну, что я? Поругал не те книжки, похвалил тоже не те, в запальчивости высказался по поводу личного взгляда и дальше в том же духе. Мне кто-то, не помню, возразил, что вот в райкоме иной взгляд, ну я и сорвался, наговорил глупостей по поводу того, что уж райкому-то в наши производственные дела соваться нет нужды, пусть идеологией своей занимается. Кто-то рассмеялся, кто-то похлопал в ладоши, а кто-то запомнил. Вот все это Нина мне и выложила на блюдечке. Под соусом — что я имею против партии? А ничего, при чем здесь партия? И тогда эта мудрая женщина, у которой, по нашим данным, не было ни мужа, ни детей и вся жизнь которой фактически протекала в том же райкоме, где все мы состояли на учете, сказала мне следующее. Я не ручаюсь, что помню дословно, но диалог был примерно такой. Меня никто не тянул за уши в партию? Нет, никто. Сам пришел? Сам. Зачем? Чтоб лучше работать, журналистика — такая штука, приходится быть в курсе всех принимаемых партией решений — как открытых, так, между прочим, и закрытых.

А дальше было в некотором роде откровение. Я считаю такую политику в какой-то мере игрой? Хорошо, пусть игра. Но каждая игра имеет свои непреложные правила. Нравится мне это или не нравится, я подписался на игру, значит, обязан следовать жестким правилам. Не нравится — дверь открыта. Я помню, спросил ее только об одном: «Вам, Нина Митрофановна, самой-то нравится эта игра?» И она ответила: «Я же играю, не хлопаю дверьми». Вот и понимай, как знаешь. То, что она была со мной искренней, несомненно, скажу по секрету, она мне даже нравилась как женщина, и если бы она хоть разок подала повод, я бы его не упустил, ей-богу. А что, баба в самом соку, а семьи нет, может, на стороне кто-то, но так, наверняка, чтоб и в плохом сне не приснилось моральное разложение… Короче говоря, послушался я голоса разума и заткнулся. Но это вовсе не значило, что мои слова бесследно растворились в воздухе. Не прошло и недели, как меня снова вызвали в райком. И Нина, внимательно глядя мне в глаза, негромко сказала, что мною интересуются в прокуратуре, но я могу с чистой совестью сослаться на ту жесткую — она подчеркнула это слово — беседу, которую, как инструктор райкома, провела со мной.

Товарищ был в штатском. Сперва его интересовало общее положение в издательстве, и я немедленно переадресовал его к своему руководству. Затем его заинтересовала вообще моральная атмосфера в издательстве — кто и о чем говорит, кому что не нравится, были названы даже несколько фамилий особо задиристых сотрудников. И на этот «заход» я нашел возможность отреагировать правильно — в плане той игры, о которой мне говорила Нина Митрофановна. Чувствуя, видимо, что со мной у него ничего не. получается, товарищ начинал сердиться, пробуя даже угрожать мне некими санкциями, которые отнюдь не принесут пользы моему дальнейшему творчеству. Вот тут я напрямик и заявил, что уже имел не самую приятную беседу с инструктором райкома партии, где получил вполне заслуженное мной устное взыскание и пообещал, что подобное с моей стороны больше не повторится. Похоже, после этого демарша крыть ему было нечем. Расстался он со мной откровенно недовольный. Сорвалось, вот в чем дело! Больше меня не трогали, да я и сам помалкивал. А потом вообще поменял службу, переехал в другой район и прикрепился к другой парторганизации. Нину Митрофановну потерял из виду, но буду искренне благодарен ей по гроб жизни. Такие вот дела, молодой человек…

Одним словом, итогом этой исповеди мог быть намек на какую-либо альтернативу, предложенную, скажем, более настойчивым представителем органов безопасности провинившемуся коллеге писателя. Ведь мог же кто-то испугаться и согласиться на сотрудничество с ними? То есть превратиться в стукача? Конечно, никакого сомнения нет. Но таковым лицом может быть только тот, кто служил в ту пору, о которой идет речь, и представлял собой не мелкую сошку, ибо должен был владеть определенной информацией. Интересно? Тогда, в свете высказанных характеристик членов редколлегии, и можно заняться поиском лица, которое могло быть максимально заинтересованным в том, чтобы опорочить некоего Степанцова. Впрочем, это мог быть и посторонний человек, присланный сверху, от хозяина и спонсора в одном лице. Любопытно было бы посмотреть на так называемый расклад голосования: кто был за этот материал, а кто — против.

Семен Аркадьевич помог и в этом вопросе. Он навскидку перечислил тех, кто, по его мнению, мог быть против, а остальные, естественно, за. Последних оказалось пятеро. Сам главный редактор, его заместитель, завотделом (ну, правильно, штатные сотрудники обязаны слушаться), а из членов редколлегии — довольно слабенький писатель, постоянно проживающий в Америке, но часто наезжающий сюда, Лев Липский и адвокат Игорь Ольшевский, просто, обожающий всякого рода скандалы — ну характер такой у человека. На двух последних ссылался в своем разговоре с Семеном Аркадьевичем и Эдгар Амвросиевич. Просто заметил, что они читали и не возражают. Но Ольшевский молод и к прошлым делам вряд ли может иметь непосредственное отношение, он обыкновенный, хотя и очень грамотный в своем собственном деле, обыватель, любящий скандалы. Наверное, потому, что они — его хлеб. А вот в биографии Липского следовало покопаться подробнее. Как он оказался в Америке и почему? Чем там занимался, прежде чем стать, по его же словам, достаточно успешным писателем? И такой ли уж он там успешный? Может, это все — туфта?

А может быть, совсем и не туфта… Наводка, во всяком случае, была очень интересная. Александр Борисович начал тут же припоминать, что уже знает о Липском, и чем больше он о нем размышлял, тем больше убеждался, что этот возможный фигурант требует максимально пристального изучения. В том числе дополнительного вмешательства Макса. Тут, видимо, одной незначительной характеристикой, похожей на все остальные, добытые Максом, не обойдешься, возможно, придется задействовать и прошлые связи Льва Зиновьевича, еще до его отъезда на Запад…