– Слишком большой для телячьих нежностей, а?

Нет, дело не в этом. Больше всего на свете я хочу, чтобы папа меня обнял. Если бы сейчас он появился вдали, я бы помчался к нему с распахнутыми объятиями, крепко обхватил его и никогда не отпускал.

– Ну ладно, что-то холодает, – улыбается Большой Дейв, возвращая мне шарф. – Пойдем домой.

– Спасибо тебе, – еле слышно говорю я.

– За шарф? – смеется Большой Дейв.

– Нет, не за него. – Я оборачиваюсь. – За то, что не сказал маме… про шины…

– Ох, – вздыхает Большой Дейв. – Я понятия не имею, о чем ты. Память просто ужасная. – Он подмигивает и распахивает калитку нашего дома.

Грейс, однако, далеко не так великодушна. Когда после обеда мы оба оказываемся на втором этаже, она спрашивает меня, с чего это я подлизываюсь к Большому Дейву.

– Ты же знаешь, что у него жена и ребенок, – шипит сестра. Она заталкивает меня в свою комнату и надевает розовый шелковый халат. – Ты что, забыл вот об этом?

– Нет, – бормочу я. – Но в футбол-то можно поиграть?

– Конечно. – Грейс кусает губы. – Давай наслаждайся моментом, пока мама не узнает, что он за типчик, и не выкинет его на помойку. Играй пока, потому что скоро его за уши вытащат из нашего дома, и его футбол отправится за ним следом.

– Ты знаешь что? – Я просто лопаюсь от злости. – А ты очень стервозная, даже для женщины в твоем положении.

– В каком таком положении? – Грейс кружится на месте в своем розовом халатике.

– Ни в каком. Не важно, – отвечаю я (пояс халата хлестнул меня по животу). – Давай притворимся, будто я ничего не говорил.

– А ты разве что-то сказал? – еле слышно мурлычет Грейс, разглаживая шелк.

Я складываю руки на груди:

– Большой Дейв рассказал мне про своего сына, Кита. Думаю, это больше никакая не тайна. Поговаривают даже, что они переедут к нам, потому что их жилье сгорело.

Грейс фыркает:

– Фигня все это. Про «Кэролайн 1973» он ведь ничего не сказал, а? – Я пожимаю плечами, и сестра продолжает: – Итак, ты говоришь, что он не упомянул о своей жене, и все же они переезжают к нам? Ну и подлая же он скотина. – Грейс продолжает кусать губы. – Ты ведь ничего не перепутал, а?

– Я? – Голос мой звучит так резко, что все собаки в округе наверняка навострили уши. – А не ты, случайно?

– Слушай, – с вызовом заявляет Грейс. – Моя женская интуиция говорит, что он трусливый изменник. Женщины никогда не ошибаются. Ты поймешь это, когда вырастешь. – И она снисходительно смеется, словно только что изрекла мысль, достойную древних мудрецов. – Можешь не благодарить.

– Лучше бы ты сняла этот халат, пока мама не застукала, – отвечаю я. – Сложно будет объяснить, что ты делала в доме Большого Дейва перед самым пожаром… – Я пристально смотрю на сестру и добавляю: – Можешь не благодарить.

На этот раз Грейс выглядит так, будто я только что влепил ей пощечину. Похоже, я перениндзил ниндзю. Медленно, очень медленно, она развязывает халат, сворачивает его и кладет обратно в шкаф:

– Ладно, тут ты прав. Но не моя вина, что свеча упала. Если бы «Кэролайн 1973» не проводила время с Большим Дейвом, ничего бы этого не случилось. И так или иначе, хватит уже про пожар. Никто не умер, и нам по-прежнему надо рассказать маме правду.

– Пожалуйста, давай попозже, – умоляю я. – Давай посидим внизу и подумаем, что делать дальше. Я даже могу налить тебе сок.

Грейс подозрительно щурится, но я расплываюсь в широчайшей улыбке, и она кивает. Пред могучим разумом Дэна Хоупа враги пасуют. Ну, или почти сдаются: Грейс говорит, что если я плюну в сок, то она придет ко мне в комнату, пока я буду спать, и сбреет мне брови.

– Обещаю, что не буду плевать, – делая честное лицо, говорю я.

Удивительно, что я все-таки забыл это сделать. И еще более удивительно то, что подмешать толченую таблетку фолиевой кислоты в напиток оказалось очень просто. Грейс ничего не узнает, но с этой минуты она станет счастливой и здоровой.

– Вот, держи, – говорю я, когда сестра заходит на кухню. – Свежевыжатый апельсиновый сок, разве не чудесно?

Я протягиваю ей стакан.

– Чем вы тут занимаетесь? – спрашивает мама, заглядывая на кухню.

– Ничем, – отвечаю я, вставая в самую святую позу, на какую способен (я вспомнил постер святого Алоизия Гонзаги на стене Джо). Оказалось, не так уж просто возводить очи горе, когда пытаешься присматривать за сестрой.

Грейс делает глоток и морщится. Потом глотает еще разок, а я притворяюсь, что не замечаю ее кашля. Когда игнорировать кашель уже невозможно, мама спрашивает:

– Что случилось?

– Это все сок, мам. В нем какой-то песок.

Мама достает упаковку с соком из холодильника и проверяет срок годности:

– Нет, еще свежий. Может, это из-за мякоти? Так на пачке написано. Смотри: «Сок с мякотью».

Мама постукивает по картону ногтем, а потом убирает коробку с соком обратно в холодильник.

– Только мякоть на вкус обычно не похожа на подстилку из птичьей клетки. – Грейс со звоном ставит стакан на стол.

Я не успеваю остановить маму, и она делает глупость. Подойдя к столу, она берет стакан и выпивает его в один глоток.

– На вкус вроде ничего, – неуверенно заявляет она и несколько раз прокашливается. – Хотя да, и правда как песок.

Похоже, я отравил собственную мать.

Прошлой ночью я почти не спал: целыми часами прислушивался к маминому храпу, чтобы убедиться, что она не умерла. В час ночи я даже встал, на цыпочках сошел вниз, нашел словарь и принес его в спальню, чтобы прочесть определение слова «отравить». Наверное, я заснул над книгой, потому что проснулся в высохшей луже слюны и со словом «отрава», отпечатавшимся на щеке. Я пытался его смыть, но оно пристало намертво. Когда утром мама проходит в кухню и наливает себе чаю, я встречаю ее словами:

– Ты жива.

– Да, пока жива, – смеется мама. – Так легко вы от меня не отделаетесь.

Я давлюсь хлопьями, и Грейс хлопает меня по спине:

– Я только что спасла тебя от неминуемой смерти в лапах кукурузных хлопьев. Не думай, что ты мне теперь чем-то обязан. Но если уж тебе захочется меня отблагодарить, то я недавно видела в магазине розовые щипчики для бровей. Можешь купить мне в подарок.

– Ты что, журналов не читаешь? Кустистые брови снова в моде!