Девушка раздосадована. Мне кажется, ее стрекоза сейчас взорвется и лапки разлетятся в разные стороны.

– Мы правда родственники, – шепчу я. – Спросите его еще раз. Возможно, он не узнал меня. Мы давно не виделись.

– Послушай, я видела его сына. Ты вообще на него не похож.

Я проиграл это сражение. Что бы я ни сказал, у этой девушки на все найдется ответ. И не могу же я пересказать ей всю историю нашей семьи! Девушка в нетерпении топает ногой в кожаном сапоге. Я поднимаю руки вверх и говорю:

– Ладно, лучше я пойду, потому что мама приготовила на ужин улиток и мне нельзя опаздывать.

Улиток? Боже, почему я говорю это, пока она тащит меня из офиса? Это даже не прозвучало экзотически, просто будничные подробности. Девушка спускается со мной в лифте и выпроваживает. Я почти уверен, что сейчас колокольчики на елке зазвенят и назовут меня лазутчиком. Секретарша пристально смотрит, как меня тащат мимо вазы с багряными орхидеями. Мне кажется, что цветы вянут, когда я прохожу рядом с ними.

– И больше не возвращайся, – предупреждает девушка, выталкивая меня на улицу и захлопывая дверь. Как мне кажется, навеки.

Мне снова снится Пэрэдайс-Пэрэйд. Папино дерево, которое я выращиваю в своей душе, все еще живо, но ветки так гнутся и ломаются, что мне страшно: оно того и гляди расколется пополам. Блестящие черные листья поднимаются высоко в воздух и собираются в мрачные тучи вокруг святого Гавриила. И вот они падают, накрывая мне ноги, словно небо соскользнуло на землю. Груда листьев все растет, вот она уже доходит мне до пояса. А потом поднимается еще выше, до плеч, и я с трудом выдергиваю руки из кучи листьев и вытягиваю их вверх. Я вижу, что ко мне навстречу устремляется чья-то рука. Она крепко хватает меня за пальцы. Я клянусь, она вытаскивает меня из всего этого; я изо всех сил стараюсь разглядеть человека, его черты расплываются. Однако я знаю, что он здесь. У него теплая рука, и ощущение от его присутствия такое знакомое. Я чувствую себя в безопасности.

И я не хочу, чтобы сон заканчивался.

В прихожей появляется картонная коробка с пожитками Большого Дейва. Я вижу несколько технических руководств к автомобилям, футбольный мяч, две-три книги о зомби и серебряную рамку с фотографией маленького мальчика.

– Это Кит, – говорит Большой Дейв, появившись за моей спиной. Он берет фото. – Мой сын.

– А, ну ладно, – отвечаю я, удивленный тем, что Большой Дейв не скрывает существование своего сына. – Ты раньше не упоминал о нем.

– Разве? – Он задумывается на секунду. – А мне казалось, что упоминал.

Я смотрю на мальчика. На вид ему лет пять. Он засунул пухлый палец так глубоко в нос, что мог бы ковырять у себя в мозгах. На коленке у него наклеены крест-накрест две полоски пластыря, а слева виднеется крохотный кусок чьей-то юбки в цветочек, голой ноги и шлепанца.

– Это его мама?

Я приглядываюсь. У нее вишнево-красный лак на ногах.

Большой Дейв берет рамку и кладет ее обратно в коробку:

– Не помню.

Как можно не помнить такое? Я пытаюсь посмотреть на него Суровым Взглядом, но у мисс Парфитт он выходит куда лучше. Когда я понимаю это, то хочу сказать «На воре и шапка горит», но этого я тоже не могу сделать: будет как-то невежливо, ведь на нем и правда чуть не загорелась шапка по нашей милости. Поначалу мама была в ужасе от случившегося, она то и дело повторяла: «Как ты мог оставить без присмотра горящие свечи?» Большой Дейв только плечами пожимал. Отойдя от испуга, мама разозлилась. Она без конца спрашивала Большого Дейва, зачем он пошел смотреть на шины. «Разве ты не в гараже их проверяешь?» – удивилась она. Обсасывала этот вопрос, как пес кость. Большой Дейв бросал на меня косые взгляды, и я понимал, что он все знает, и это было странно. Но Большой Дейв не проговорился о том, что я был там, сколько бы мама ни зудела.

– Футбол? – предлагает Большой Дейв.

– Что? – не понимаю я.

– Давай поиграем в футбол в темноте. – Большой Дейв достает из коробки мяч. – Мама говорит, что до ужина еще полчаса. Пойдем! Победителю будет приз.

Улицу замело морозной звездной пылью, от нашего горячего дыхания в стылый воздух поднимаются клубы пара. Мы снимаем шарфы и обозначаем ими ворота. Фонари кидают обручи света на наше поле, и каждый раз, когда я пробегаю по дороге и забиваю гол, тявкает Самсон (он рыщет по саду миссис Нунко). На полчаса я забываю про папу, Кристофера, Джо, Грейс и маму. Есть только я, Большой Дейв и мяч.

– Гоооооол! – вопит Большой Дейв, поднимая куртку над головой и с гиканьем обегая улицу.

Он поскальзывается на льду, и я так хохочу, что мне приходится согнуться пополам, а то живот из штанов выпрыгнет.

– Эй, Дэн, смотри и учись. – Большой Дейв выпрямляется и растирает спину, а потом ковыляет ко мне навстречу. – Где тут запись на Кубок Мира?

Я так хохочу, что чуть не описываюсь. Надеюсь, что не описываюсь.

– Ты играешь в футбол с Китом? – спрашиваю я.

– Иногда, – бормочет Большой Дейв, поправляя куртку. – Но сейчас ему надо во многом разобраться, и я не хочу торопить его и заставлять делать то, что ему не хочется.

– Заставлять играть в футбол? – Я перестаю улыбаться.

– Иногда не получается уговорить людей делать то, к чему они еще не вполне готовы. Это сложно, но, когда становишься родителем, приходится принимать решения, которые пойдут на пользу всей семье. Ты понимаешь? – Большой Дейв шумно вздыхает.

Я не понимаю, но все равно киваю. В чем бы мне там ни надо было разобраться, поиграть в футбол я готов всегда.

– Вы скоро познакомитесь, – говорит Дейв. – Не уверен, говорила ли вам мама, но я вроде как надеюсь скоро переехать к вам, и тогда вы узнаете Кита получше.

Я стою в лучах уличного фонаря, пытаясь осознать то, что только что сказал Большой Дейв.

– Вы ведь не против, если я приведу Кита в ваш дом, да? Но если вам не нравится такая мысль, мы попробуем придумать что-нибудь еще. Понимаешь, я же снимал квартиру, и теперь надо переезжать…

Я киваю, и он продолжает:

– Кит – хороший парень. Я думаю, вы с ним очень подружитесь.

– Большой Дейв, – шепчу я. – Все так меняется.

– Это громкое заявление. – Большой Дейв обнимает меня за плечи и прижимает к себе. – Но ведь перемены – это необязательно плохо.

– Но кажется, что плохо, – бормочу я.

– Да, – соглашается он. – Любые изменения всегда кажутся страшными, но последствия у них могут быть хорошими.

– Так и будет, когда вы с Китом переедете к нам?

– Да, я надеюсь, все закончится хорошо, и да, мне тоже не по себе. Но если ты испугаешься, пообещай, что сообщишь мне об этом.

Я обещаю, и Большой Дейв прижимает меня к себе так крепко, что я чувствую запах машинного масла, влажной шерсти и сосновых лесов. И тут внезапно в моей памяти возникает образ папы. Я чувствую себя виноватым и отстраняюсь. Большой Дейв смеется и ерошит мне волосы: