— А почему вы просите именно кавалерию?

— Так пехота за нами не поспеет, — самодовольно улыбнулся Непенин, — я рассчитываю на скорость в десять узлов, а это двадцать вёрст в час…

— Этак вы всего за час до Митавы дойдёте!

— Есть такая задумка, — кивнул адмирал, — именно для этого и задействовано столько судов. Одни связывают боем прибрежные гарнизоны и поддерживают десант, пока вторая волна следует дальше, за второй — третья. Всего сформируем шесть колонн, для каждой обозначим зону ответственности, по пять кораблей на версту. Задача — держать под обстрелом все прибрежные строения, пока у кайзера солдаты не закончатся. Ну а если удастся с ходу ворваться в Митаву и обезглавить армию…

— …то у немцев может посыпаться весь фронт, — шёпотом закончил за адмирала командарм-12. — Все это звучит авантюристично, непривычно, но заманчиво… Какие ещё будут сюрпризы?

— Морской десант, захват Тукумса, удар в тыл группировке, противостоящей шестой особой бригаде. Предлагаем для этой цели выделить 2ю латышскую дивизию — в её составе воюет тукумский полк. Их точно никто не разагитирует. Транспорты подберут стрелков в Шлоке и высадят у рыбацких посёлков. Самый мелкосидящий крейсер Балтфлота «Аврора» поддержит огнем с моря своими четырнадцатью щестидюймовками. До Тукумса от побережья десять вёрст — 55 кабельтовых. Для корабельной артиллерии — не расстояние. Для корректировки корабельного огня предлагаем выделить один из «Муромцев» Сикорского, оснастив его радиостанцией.

— Мы рассматривали вопрос взятия Тукумса, но отказались. Неперспективно, — возразил Радко.

— Само по себе — да! — согласился Вандам, — но это железнодорожная станция всего в шестидесяти верстах от Митавы. Если бронепоезд железнодорожного батальона, стоящий у вас в Усть-Двинске, поддержит стрелков огнём и броней, то дивизия, оседлав железную дорогу, окажется в Митаве быстрее моряков.

— Принимается, — черканул в своих бумагах командарм. — Всё?

— Нет! — покачал головой Непенин. — Мне нужна помощь для формирования боеспособного десанта в Либаву и Виндаву. Если мы подпалим ещё и западное побережье, Десятая армия не сможет прийти на выручку Восьмой, и тогда разгром будет полный. В германском фронте образуется брешь на сотню вёрст, и прикрыть ее кайзеру будет нечем.

* * *

Когда Григорий добрался до гостиничного номера, уже ничего не чувствовал и не хотел. Не радовало докторское обмундирование, непонятно как попавшее в корабельную каптёрку «Ермака» и принадлежавшее неизвестно кому. А ведь пришлось впору и как понравилось! «Видать, судьба!» — подумал Распутин, увидев принесенный мундир врача и критично разглядывая «коллежско-асессорские» знаки различия, мало чем отличающиеся от «полу-полковничьих» из его времени. Полчаса крутился перед зеркалом, словно модистка. Россия до революции была страной мундиров, что формировало в городском экстерьере свою особую привлекательность. Форма обязывает и дисциплинирует, заставляет держать осанку. Даже речь становится другой — сухой, информативной, выверенной.

Вернувшись в кают-компанию при полном параде, Григорий застал адмирала в обществе генштабиста, человека довольно крупного роста, с основательными, резкими чертами лица, неизменными для всех офицеров усами под прямым носом и удивительно выразительными глазами, прячущимися за очками в простой жестяной оправе. Григорий тогда подумал, что массовая близорукость в начале XX века — плата за ночное бдение над книгами и документами при весьма скудном освещении. Технический прогресс не успевал за изменением ритма жизни горожан.

— Вандам, Алексей Ефимович, — сухо представился гость. — О вашем инкогнито Николай Михайлович меня предупредил. Не беспокойтесь, я от природы человек не любопытный. Какие ещё будут просьбы?

— Для начала, генерал, разрешите мне, нарушая форму одежды, сослаться на ваш пример? — улыбнулся Григорий, косясь на свой левый бок.

До революции ни один военный не мог показаться на улице или в общественном месте без холодного оружия. Офицеры носили шашку на ремне, перекинутом под погон через правое плечо, кавалерийские офицеры — сабли, морские — палаши или кортики. Вне строя пояс был необязательным, а шашку можно было носить под шинелью, для чего левый карман делался прорезным, и эфес шашки просовывался через него наружу. Умри, а шашку при себе имей! Вандам манкировал этим правилом, чем неимоверно вдохновил Распутина, не понимающего, как обращаться с этой «полицейской селёдкой», постоянно путающейся под ногами и обладающей сомнительной боевой ценностью в окопной тесноте и внутри помещений.

Генерал вспыхнул, бросил сердитый взгляд на «штафирку», посмевшего делать ему замечание, однако, не узрев намерения поддеть, едва улыбнулся и еле заметно кивнул. Ледок в его глазах подтаял, недовольный взгляд смягчился. Выслушав рассказ Распутина о последних «подвигах» джентльменов и личной к ним неприязни, Вандам окончательно признал в Григории союзника и с этого момента перешёл на дружеский тон в общении.

— Как вы говорите, написал Бьюкенен? — переспрашивал он за ужином в третий раз, пытаясь запомнить дословно, — «если русским солдатам скажут, что они должны воевать за Эльзас и Лотарингию, как указано в соглашениях Антанты, то они потребуют сепаратного мира»? Как верно подмечено! А про революцию в России, как одну из главных целей войны — это тоже он? Нет? Ллойд-Джордж? Ну этот — того же поля ягода…

Генерал Вандам, захватив с собой на «Ермак» домашнюю работу — поручение сделать анализ фронтовой обстановки, после ужина деловито, не таясь, разложил карту Северного фронта и придвинул поближе лампу. Желтое пятно света упало на то место, где река Аа, она же Лиелупе, разделяла своей почти полукилометровой протокой эшелонированную германскую оборону. Распутин зримо представил это свободное от окопов, ровное, как стол, ледовое дефиле и откуда-то из подсознания гейзером ударило словосочетание «танкоопасное направление». Сразу же в памяти всплыл кадр из советского фильма — ползущий по заснеженной целине бронированный клин, безжалостно проламывающий оборону, громящий беззащитные коммуникации, сеющий панику в тылах противника, не имеющего адекватных противотанковых средств и опыта их применения.

Всю дорогу, пока ледокол неторопливо чапал из Петербурга в Ригу, стихийный штаб, состоявший из командующего Балтийским флотом, генерала Главного Управления Генштаба и пришельца из будущего, чертил стрелы на карте, подсчитывал, листал справочники и формулировал предложение для командарма-12, способное спасти его лично и тысячи подчиненных ему живых душ. «Может быть, среди тех, кто должен погибнуть в Рождественских боях, и будет искомая?» Тайная надежда добавляла Распутину азарта. В остальном адмирал и генерал были полностью согласны с Григорием — даже тактический успех наступления сделает германскую сторону более сговорчивой в вопросах обсуждения условий мира.

— Так какой главный политический козырь вы собираетесь привезти из этой весьма рискованной командировки? Откройте секрет, и, возможно, я тоже сумею быть полезен, — умело пуская колечками дым и утонув в кресле кают-кампании, задал генерал Вандам мучавший его вопрос. — Что немцы могут сообщить нашему правительству такого,