Вместе с тем наибольшее влияние на наше представление об этих расстройствах оказала, пожалуй, работа Зигмунда Фрейда. Работая в Австрии под руководством Шарко, он считал, что у истерии имеется психологическая подоплека, когда какие-то подавленные ужасные переживания проявляются в виде физических симптомов. По сути, Фрейд описал парадоксальную ситуацию: человек либо помнит о полученной им тяжелой психологической травме, объясняющей его истерию, либо подавляет эти воспоминания в своем бессознательном, что также объясняет его истерию. Идея преобразования, или конверсии психологического стресса в физическую проблему привела к тому, что истерию стали называть «конверсионным расстройством», и в определенной степени взгляды Фрейда сохранились в медицине по сей день. Но несмотря на все попытки психиатров подтвердить факт получения психологической травмы, у некоторых пациентов так и не удается установить подобные происшествия в их жизни. Поэтому, вероятно, на самом деле существует несколько причин, по которым у людей могут развиваться расстройства с неорганической этиологией.

В современной терминологии описанные заболевания классифицируются как «функциональные неврологические расстройства», и такое название отражает неполноту нашего понимания природы этих симптомов у многих пациентов. Вместе с тем оно выражает представление о расстройстве неврологических функций при совершенно нормальной с точки зрения своей структуры нервной системе. Широко используется компьютерная аналогия, согласно которой аппаратное обеспечение у таких пациентов в норме, в то время как программное дало сбой.

Но концепция дуализма разума и тела постепенно уходит в прошлое, и, если задуматься, это не должно вызывать особого удивления. Нам известно, что психологическое состояние человека и его неврологические функции тесно связаны между собой. Многие люди, страдающие эпилепсиями или мигренями, говорят, что стресс зачастую провоцирует начало приступов. Если же говорить о более повседневных вещах, то все мы знакомы с мурашками на коже от страха или волнения – волосы на шее при этом выпрямляются, а зрачки расширяются. Эти физические изменения регулируются нервной системой, однако явно находятся под влиянием психологического состояния.

Мой личный пример: каждый раз, когда я, переполненный тревогой и волнением, поднимаюсь на сцену, чтобы прочитать длинную лекцию, то внезапно ощущаю, как движения при ходьбе перестают быть автоматическими и начинают требовать от меня концентрации. Из-за боязни споткнуться, пока поднимаюсь по лестнице на трибуну, бессознательное переставление ног превращается в задачу, требующую сознательного усилия, они становятся тяжелыми и неуклюжими. Судя по всему, наша нервная система плохо переносит, когда мы фокусируем на ней наше внимание, – мысли о какой-то части тела или движении, их осознание само по себе может вызывать невротические симптомы. На самом деле вы можете испытать это на себе прямо сейчас. Сядьте в кресло и расслабьтесь, ни на что не отвлекаясь. Несколько минут не концентрируйтесь на своих ступнях слишком сильно: просто подумайте о том, какие они вызывают у вас ощущения, почувствуйте, как носки касаются пальцев, как обувь давит на ваши пятки или лодыжки. Спустя несколько минут вы наверняка почувствуете то, чего не ощущали прежде, – возможно, покалывание, онемение или легкий дискомфорт. Вполне вероятно, что у некоторых пациентов с симптомами неорганической этиологии, особенно при отсутствии очевидных психологических триггеров, именно этот механизм и лежит в основе проблем.

Эти неорганические невротические симптомы невероятно распространены. Ряд исследований показал, что функциональные проблемы – вторая по распространенности причина обращения пациентов в неврологическую клинику после головной боли. Разумеется, нет ничего удивительного в том, что подобные случаи имеют место и в мире медицины сна.

Я могу вспомнить ряд пациентов, направленных ко мне с предполагаемыми невротическими расстройствами сна, природа которых крылась в каком-то проявлении эмоционального, физического или сексуального насилия по отношению к ним в детстве, происходившего по ночам в спальне. Я наблюдал нескольких пациентов, чьи обмороки изначально были признаны симптомом нарколепсии, однако чьим окончательным диагнозом в итоге оказывалось одно из функциональных невротических расстройств. Как это бывает практически у всех пациентов, которых я принимаю в общей неврологической клинике, эти пациенты не были в курсе истинной причины своих симптомов.

Я также помню один из первых случаев, с которым столкнулся, став врачом-консультантом (старшая врачебная должность в Великобритании. – Прим. пер.). У молодого мужчины вскоре после рождения ребенка развилась тяжелая неизлечимая сонливость. На протяжении последних пяти лет он практически не участвовал в жизни своего сына, проводя в кровати по двадцать часов в день. Мать ребенка воспитывала ребенка, по сути, в одиночку, разбираясь с повседневными хлопотами ухода за ним, параллельно пытаясь сохранить работу. За предыдущие годы другие неврологи, к которым молодой человек обращался, испробовали различные способы лечения сонливости, но все было тщетно.

Вместе с тем продолжительная госпитализация показала, что на протяжении большей части дня он «спал», лежа в кровати, в то время как электроэнцефалограмма – диаграмма его мозговых волн – однозначно показывала, что он бодрствует. Приложив усилия, чтобы убедить его и его жену, что проблема, возможно, психологическая, а не неврологическая, я организовал его месячную госпитализацию в психоневрологическом отделении для дальнейшей диагностики и лечения. За три дня до его выписки я получил по электронной почте письмо от жены пациента. «Это поразительно, – сообщила она мне. – Он внезапно очнулся и чувствует себя намного лучше! Последние несколько дней бодрствует и участвует в семейной жизни. Он снова стал самим собой». Я могу лишь заключить, что он, на протяжении нескольких лет избегая семейных обязанностей в кровати, переживал, что не сможет продолжать сохранять видимость, оказавшись под пристальным наблюдением в стационаре.

Что ж, избыток скептицизма, вне всяких сомнений, хуже его недостатка, однако найти золотую середину порой оказывается крайне не просто. За годы практики я был несколько раз застигнут врасплох.

* * *

Роберт тоже не тот, кем кажется. Сейчас ему семьдесят два, а впервые мы встретились шестью годами ранее. Он высокий, худой, с коротко остриженными седыми волосами, уверенный в себе и эрудированный. Говорил он с явным налетом аристократизма, как человек из высшего общества. Он рассказал мне про свою молодость, про то, как родился в зеленом районе центрального Лондона, про восхитительные летние каникулы с родней в Ирландии, про учебу в престижной школе. Несмотря на все это, он бросил школу в шестнадцать с желанием работать, но без четких ориентиров и приоритетов: Роберт метался между музыкальной индустрией, маркетингом, издательским делом и разными другими сферами, потому что ему быстро становилось скучно и не терпелось попробовать себя в чем-то новом.