— Кончита, ваша светлость.

— Кончита, вы подождете именно здесь. — Он указал на стену в нескольких ярдах. — Будете блюсти уединение ее высочества и ничего не услышите. Понятно?

Горничная взволнованно посмотрела на Жозефину:

— Ваше высочество?

— Делай, как тебе сказано, Кончита.

Сделав реверанс, горничная встала там, где указал Мельбурн. Герцог оглядел пустое фойе, потом откинул занавес.

— После вас.

Даже если бы она захотела отказать ему, она сомневалась, что сумела бы сделать это. Себастьян вошел следом и задернул занавес. Жозефина услышала доносящуюся со сцены реплику:

Он признавался мне в склонности своей.[3]

— Должна сказать, — прошептала она, глядя на него в крошечном алькове, освещенном единственной свечой, — с вашей стороны это весьма смело.

Он продолжал молча пристально смотреть на нее, и это сбивало ее с толку. Когда он шагнул ближе, Жозефина глубоко вздохнула. Господи, она выросла среди солдат, постоянно пытавшихся соблазнить ее. Так почему, когда на нее смотрит герцог Мельбурн, у нее подгибаются колени?

Не знаю, право, что и думать мне.

Она могла сказать себе, что поступает так, чтобы сохранить его участие и влияние в деле, но никакими деловыми интересами невозможно было объяснить подобные ощущения.

— Чего вы ждете? У нас мало времени.

— Вы знаете Джона Райс-Эйбла? — наконец произнес Мельбурн.

— Что?! Я здесь не затем, чтобы болтать о знакомых. — Она провела пальцем по его лацкану. — Поцелуйте меня или уйдите, чтобы я могла вернуться в ложу и слушать пьесу.

— Это значит «да»?

Нужно посмотреть на него, встретиться с ним взглядом. Эти вьющиеся на концах, падающие на воротник темные волосы, этот рот… Если бы Мельбурн хоть чуть-чуть ослабил стальное напряжение, с которым держал себя, она не захотела бы покидать его общество. Если бы только эти глаза не… тревожили ее душу, как пробуждают тело.

Знаю, знаю,

Когда кипит в нас кровь, куда как щедро

Душа ссужает клятвами язык.

— Нет, я его не знаю. Он инвестор?

— Он автор. Я думал, что вы, возможно, знакомы.

Жозефина гладила его черный рукав. Не прикасаться к нему оказалось невыносимо трудным.

— Нет. Вы ревнуете к нему?

— Нет, если вы никогда не встречались. — Наконец он коснулся ее подбородка и наклонился к ней. Когда только дыхание разделяло их, он снова остановился. — Скажите мое имя, — пробормотал он.

— Мельбурн.

— Нет. — Его взгляд опустился к ее рту. — Имя.

Не верь его словам, они обманут,

Они не то, чем кажутся снаружи,

ходатаи преступных наслаждений.

— Себастьян, — выдохнула она.

Он поцеловал ее. Жозефина закинула руки ему на шею, вдыхая его аромат. Мельбурн подтолкнул ее к боковой стене, его рот, горячий и голодный, снова и снова искал ее губы.

Его руки прошлись по ее бедрам, потом его хватка стала крепче, он прижал ее к себе.

— Я хочу большего, — прохрипела она, цепляясь за него. Ей не нужно было изображать искренность и настойчивость. — Я хочу тебя, Себастьян.

Молча он двинул руку от ее талии к плечам, его пальцы надавили на ее правую грудь, и Жозефина задохнулась. Он ловко спустил платье с ее плеча, и его губы скользнули вслед за рукой.

Они звучат как набожных обеты,

Чтоб легче обольстить.

Ткань скользнула к ее локтю, освобождая грудь. Себастьян какой-то миг смотрел на выпущенную, на свободу плоть, потом поднял глаза к лицу Жозефины.

— Я слишком долго ждал этого, — сказал он, и его голос дрогнул.

Она поняла. Он говорил о своем одиночестве. И эти слова пронзили ей сердце. Она тревожилась о том, что он захочет больше, чем она сможет дать. Но она уже прыгнула в костер, кожа у нее горела.

— Я ждала этого всю жизнь, — ответила она. Себастьян поцеловал ее снова, его пальцы, легкие, как перышко, все кружили по ее груди, пока короткие ногти не задели сосок. Все его движения отзывались у нее между бедрами, и она снова задохнулась.

— Расскажите, где вы будете жить в Сан-Сатурусе, — приказал он, скользнув губами по ее плечу к груди.

— Б-боже… милостивый… — с трудом выговорила она, запустив пальцы в его темные волосы. — Зачем?

— Я хочу слышать.

— Я видела… ах… только… однажды, — дрожащим шепотом бормотала Жозефина. Колени у нее подгибались, потому что он спустил платье с левого плеча и ласкал другую грудь.

— Какого цвета дом?

— Белый… белый камень… с высокими… м-м… окнами, чтобы впустить океанский бриз.

— Сколько комнат?

Он думает переехать? О Боже, она на это надеялась, если только он будет делать это с ней каждую ночь.

— Сотни. Достаточно для королевской гвардии и членов кабинета министров.

Он выпрямился, снова взяв в плен ее губы.

— Хотите кое-что узнать? — прошептал он. Его пальцы все еще ласкали ее грудь.

— Скажите, — пролепетала она, задыхаясь и подавшись вперед.

— Я думаю, что вы лжете. — Поцеловав, он поправил ее платье и отстранился.

Ум Жозефины, казалось, превратился в лужу вожделения, удивления, нарастающего огорчения и досады.

— Что? О чем вы говорите?

— Я не знаю, что именно, — продолжал Мельбурн, его голос еще не совсем выровнялся, — но что-то тут не так.

Мороз ужасный, ветер так и режет.

— Если что-то и не так, то только то, что вы негодяй, — отрезала она, расправляя лиф платья, — и доказали, что недостаточно хороши для меня. — Метнувшись мимо него, она ухватилась за занавес.

Мельбурн положил руку ей на плечо, и она почувствовала его стальную хватку.

— Мы не закончили, — пророкотал он, повернув ее лицом к себе. — Как вы это делаете?

В панике она вывернулась из-под его руки.

— Что делаю? Я понятия не имею, о чем вы…

— Как вы вызываете во мне… желание? Это духи или какой-нибудь наркотик на вашей коже? Что?

— Так вы думаете, что вас нужно одурманить наркотиками, чтобы вы почувствовали влечение ко мне? Мы закончили, сэр. — Откинув занавес, она шагнула в фойе.

Кончита тут же поспешила к ней:

— Ваше высочество…