Суицидальный туризм — дорогостоящий бизнес, и решение о поездке часто принимается значительно раньше, чем требуется, из опасений, что задержка может привести к усилению болезни до той стадии, когда человек уже не сможет передвигаться. Чтобы быть уверенным, что этого не произойдет, люди лишают себя возможности провести еще немного драгоценного времени с семьей и насладиться им до того последнего момента, когда речь о качестве жизни уже не будет идти.

Ассистированный суицид законодательно разрешен в Канаде, Нидерландах, Люксембурге, Швейцарии и некоторых штатах США. В Колумбии, Нидерландах, Бельгии и Канаде допускается также добровольная эвтаназия. Разница между ними заключается в степени участия второй стороны. Если пациент просит врача положить конец его жизни, возможно, с помощью смертельной инъекции, и врач удовлетворяет его пожелание, это называется добровольной эвтаназией. Если врач прописывает пациенту смертельное лекарство, которое тот должен принять сам, это ассистированный суицид.

В Америке ассистированный суицид допускается только в случаях, когда человек смертельно болен и при этом полностью в здравом рассудке, и только в штатах Орегон, Монтана, Вашингтон, Вермонт и Калифорния. Орегон первым в США разрешил ассистированный суицид в соответствии с Актом о достойной смерти от 1994 года. После того как двое врачей засвидетельствуют, что пациенту осталось жить не дольше шести месяцев, ему выписывают смертельное лекарство, которое он принимает сам. Строгие ограничения обеспечивают отсутствие злоупотреблений. Лекарство представляет собой смесь фенобарбитала, хлоралгидрата, сульфата морфина и этанола и стоит от 500 до 700 долларов. Примерно 64 % пациентов, получающих лекарство, его действительно принимают — обычно находясь у себя дома. Тот факт, что оставшиеся 36 % — достаточно высокое число, — решают не принимать лекарство, свидетельствует о том, что люди понимают, какой делают выбор. Возможно, сам факт того, что лекарство у них есть, убеждает смертельно больных в том, что они контролируют ситуацию и держат жизнь и смерть в собственных руках.

В британских больницах смертельно больные люди и их родные должны полагаться на медицинский персонал в своем стремлении сделать процесс умирания и собственно смерть как можно менее болезненными. Врачи обычно прибегают к регулярному введению морфина в отсутствие питания и воды, что приводит к достаточно быстрой кончине — как в случае с моей матерью.

Британская медицинская ассоциация пока что высказывается против ассистированного самоубийства, возможно, из-за достаточно оправданных опасений, что общество перестанет доверять врачам. Однако, как показывают недавние европейские исследования, страной, где уровень доверия к врачам самый высокий, являются Нидерланды, а там ассистированная смерть разрешена. Похоже, что возможность выбора повышает доверие к медицине, а не снижает его.

Аргументы за и против легализации ассистированного самоубийства не новы. Его сторонники считают, что, раз у нас есть право на жизнь, то должно быть и право на достойную, гуманную и безболезненную смерть, причем в момент по нашему собственному выбору. Их оппоненты высказывают озабоченность возможностью нарушения закона, а также опасностью давления со стороны общества на стариков или инвалидов, ставших «обузой», или восприятием инвалидности как оправдания для сведения счетов с жизнью. Некоторые возражают по религиозным мотивам, считая, что только Создатель может решать, когда мы умрем. Своими разглагольствованиями протестующие часто заглушают голоса тех несчастных, которые страдают от непереносимой агонии, и отчаянно желают иметь возможность ассистированного самоубийства. Конечно, они могут свести счеты с жизнью, но, чтобы оставаться в рамках закона, это нужно сделать целиком самостоятельно — соответственно, единственные способы, которые им остаются, это самые травматические и жестокие.

Какова бы ни была ваша точка зрения, выбор времени смерти, по-моему, должен оставаться исключительно личным и не подлежать контролю со стороны государства. Возможно, переход к менее пессимистичному и недоверчивому отношению к желаниям тех, кто стремится сам решать, когда им умереть, является признаком зрелого и ответственного общества. И не просто совпадение, что в тех странах, где разрешено ассистированное самоубийство, паллиативное лечение финансируется гораздо лучше, а вопросы, связанные со смертью, обсуждаются более открыто. Я, например, предпочла бы жить в обществе, где людям позволен больший контроль над их жизнью и смертью.

Я уважаю Артура с его стремлением умереть на собственных условиях, и разделяю его недовольство тем, что в настоящий момент общественные установки заставляют его совершить это в одиночку, потому что закон не может — или не хочет — позволить ему умереть достойно и тогда, когда он решит сам. Его желание завещать свое тело анатомическому театру, соответственно, отклоняет любые жестокие методы: поскольку он хочет избежать вскрытия, он должен «сохранить свое тело».

Он уже сообщил, что ничего не будет предпринимать в рождественские и новогодние праздники, когда Университет закрыт, и даже поинтересовался, какие дни наиболее удобны для нашей кафедры анатомии. Когда он снова заговаривает о чем-то подобном, я начинаю сильно тревожиться, хотя и знаю, что не в силах его переубедить, потому что все мы уже пытались — и далеко не один раз. Я не стану ему помогать, но я не могу его и остановить — у меня нет на это права, а сам он мне таких полномочий не дает. Наши с ним разговоры я считаю признаком большого доверия и стараюсь ему не мешать, просто позволяя пускаться в рассуждения, благодаря которым он пытается понять, насколько ему комфортно с этой мыслью и насколько она приемлема или неприемлема для остальных.

Артур сильно огорчился, когда, все как следует обдумав, обратился в еще один университет, чтобы узнать их точку зрения на его план, и ему сказали, что его тело не примут, если он совершит суицид. Ему было трудно примирить такое отношение с собственным вполне понятым стремлением к «достойной смерти» и искренним желанием поучаствовать в обучении других.

Он продумал все детали. Мне Артур сообщил кодовое слово, которое знаем только я и он: это слово он, по его словам, оставит мне на автоответчике в выходные, чтобы в понедельник я поняла, что его тело меня ждет. Я должна буду сразу оповестить все задействованные службы, чтобы его распоряжения были выполнены. Он не сообщит мне заранее, когда решил умереть, чтобы я не чувствовала себя виноватой, а также чтобы я не могла ему помешать. В каком-то смысле это, конечно, очень по-доброму с его стороны, но из-за Артура у меня уже развилась стойкая антипатия к миганию красной лампочки автоответчика на телефонном аппарате, особенно в понедельник по утрам. Пока что сообщения от Артура не поступало и, я надеюсь, не поступит. Даже допуская возможность, что однажды он осуществит свой план, я все-таки хочу, чтобы Артур скончался естественной смертью, быстрой и безболезненной, в соответствии со своими желаниями и не оскорбляя современные общественные устои. На случай, если я окажусь в отпуске или еще куда-нибудь уеду, мы с Артуром уведомили также Вив. Кажется, наш старичок нас обеих заставил плясать под свою дудку.

Сложно выразить словами, насколько я благодарна Артуру за его поддержку в адрес завещательной деятельности и анатомического образования и за то, что он поделился своими желаниями именно со мной. В то же время на мне лежит тяжкое бремя ответственности за соблюдение всех официальных формальностей. С моральной точки зрения это еще трудней. Именно тут происходит настоящая борьба; по вечерам я часто думаю о нем и спрашиваю себя, чем он сейчас занят. Что если он совсем один? Вдруг плохо себя чувствует? Может, ему страшно? Может, прямо сейчас он собирается прибегнуть к средству, которое заранее купил? Могу ли я ему помешать? Должна ли я мешать ему? Хотя у него есть мой телефонный номер, мне он своего не давал. Я понятия не имею, когда он собирается все сделать — если это случится, — а к тому моменту, как все произойдет, вмешиваться будет уже слишком поздно. Поэтому все, что я могу — это продолжать и дальше разговаривать с ним.