Я не уверена, что хочу его переубедить, если это означает подвергнуть его риску той смерти, которой он так старательно пытается избежать, но мне кажется, что своими вопросами я заставляю его заново переоценивать принятое решение. Он временами на меня злится за бесконечные напоминания, но я говорю, что они продиктованы «добрыми намерениями», на что Артур, состроив недовольную гримасу, отвечает, что «эти добрые намерения какие-то не очень добрые».

У него есть привычка между делом вставлять провокационные замечания о разных теоретических ситуациях, от которых я порой впадаю в ступор. Глаза у него при этом обычно хитро блестят. Некоторое время назад он спросил, можно ли ему побывать у нас в анатомическом театре и присутствовать при вскрытии. Я остолбенела. Никогда раньше завещатель не просил меня показать ему анатомический театр. Но, почему, собственно это так выбило меня из колеи? Разве мы что-то там скрываем? Ведь можно купить билет на выставку Body Worlds, где представлены рассеченные человеческие тела в разнообразных позах. Можно пойти в музей хирургии и поглядеть на стеклянные контейнеры с образцами внушающих ужас патологий и аномалий всех видов, какие только встречаются в человеческом организме, полюбоваться разными жуткими диковинками, законсервированными в формалине и закрытыми в банках. В интернете любой поиск выдаст вам гигантский набор изображений, связанных со вскрытием человеческих тел. Вы можете зайти в книжный магазин и взять с полки анатомический атлас, можете увидеть процедуру вскрытия по телевидению. Артур, казалось, нисколько не беспокоился о том, что увидит в анатомическом театре, я же, по какой-то необъяснимой причине, была крайне встревожена. В чем было дело: в личной вовлеченности или просто чересчур большой ответственности?

Однажды Артур тоже станет трупом на секционном столе, если не изменит своего решения — а он не изменит, в этом я уверена. А раз он к этому стремится, то совершенно естественно, что ему хочется посмотреть, как там все устроено и в какой обстановке он, возможно, проведет несколько лет. Когда будущие студенты приходят в университет, им разрешают заходить в анатомический театр, так почему бы не пустить туда будущего донора, который, в конце концов, является второй стороной их символических взаимоотношений? Возможно, вспоминая о собственном первом опыте посещения анатомички, я боялась, что Артур испугается или огорчится. Сложно было предсказать, чем станет для него такой визит — полной катастрофой или полным успехом, который принесет ему успокоение.

Я попыталась отмахнуться от его просьбы какой-то шуткой, но он не собирался сдаваться так просто. Артур вежливо, но настойчиво сказал, что хочет сделать это вместе со мной, потому что мы хорошо знакомы и он мне доверяет, но если я откажусь, он поймет. Придется обратиться в другой университет и попросить их. Подумайте только, каков шантажист! Словно издалека, я услышала собственный голос, говоривший, что я все узнаю и попрошу разрешения у начальства, то есть, похоже, я согласилась. Против воли. Я никогда не могла сказать Артуру «нет», сама не знаю почему. Возможно, дело в том, что он мне очень нравится, и я очень горжусь работой, которую на моей кафедре ведет персонал, целиком и полностью преданный нашим донорам, их семьям, студентам и образованию. Если наши «молчаливые учителя» действительно «учат», то они являются персоналом. Возможно, в каком-то смысле, Артур мог считаться будущим членом нашей преподавательской команды.

И тут же я подумала, что, скажи я это ему, он презрительно ухмыльнется и, скорее всего, обвинит меня в использовании бесплатной рабочей силы.

Я поговорила с инспектором факультета, и он сказал, что визит вполне допустим, если заранее все организовать. И вот, в назначенный день, мы с Артуром встретились у меня в кабинете и еще раз поговорили о завещании тела и о том, что это означает для него, для меня и для наших студентов. Мы обсудили его планы относительно кончины, я снова высказалась против, а он, как обычно, пропустил мои возражения мимо ушей. Я рассказала о процессе бальзамирования, а он поинтересовался химическими реакциями, которые происходят в теле на клеточном уровне. Как оно пахнет? Как выглядит? Каково на ощупь? Мы полистали кое-какие учебники, и он сказал, что мышечная ткань выглядит не такой красной, как он предполагал. Он думал, что она того же цвета, что мясо в лавке, а не розовато-серая, как на самом деле. Ему полезно было посмотреть на картинки, чтобы подготовиться к тому, что он увидит дальше.

Мы поболтали о скелете, висевшем в углу, с цветными метками, указывавшими, откуда отходят и куда прикрепляются мышцы. Повертели в руках черепа, стоявшие у меня на полке, поговорили о том, как растут и ломаются кости. За чашкой чая мы беседовали о жизни, смерти и учебе. Я позволила ему самому задавать темп.

Когда Артур решил, что готов, мы вышли из кабинета и отправились в музей. Артур к тому времени сильно сдал, и ступеньки представляли для него определенную сложность, но он поднялся по ним, держась за перила одной рукой, а другой опираясь на трость. Мы ненадолго остановились в холле, где я показала ему Книгу памяти, хранившуюся в стеклянной витрине. Артур обратил внимание на то, как много людей жертвует нам свои тела, и сделал несколько предположений относительно их мотивов. Мы поговорили о нашей ежегодной майской мемориальной службе, и он спросил о возрасте самых молодых и самых старых доноров, когда-либо попадавших к нам на секционный стол. Кого у нас больше, мужчин или женщин? На все его вопросы я отвечала совершенно откровенно.

Проходя по коридору, мы рассматривали чудесные картины, нарисованные нашими талантливыми студентами, медиками и анатомами, и обсуждали вековую связь между анатомией и искусством, особо упомянув при этом знаменитых голландских мастеров, питавших какую-то болезненную тягу к анатомическим театрам.

Наш музей находится в светлом помещении, где рядами расставлены длинные белые столы: за ними студенты занимаются и сравнивают выставленные образцы с иллюстрациями в учебниках. Артур присел за один из столов, а я показала ему сагиттальные, корональные и горизонтальные срезы человеческих тел, выставленные в тяжелых герметичных пластиковых контейнерах — они повторяют срезы, которые получаются на снимках при компьютерном и магнитно-резонансном сканировании. Я поставила один контейнер на стол перед Артуром и сообщила, что перед ним горизонтальный срез грудной клетки мужчины. «А откуда вы знаете, что это мужчина?» — спросил он. Я показала на волоски, торчавшие из кожи, и мы оба прыснули от смеха.

Я продемонстрировала положение сердца, легких, основных кровеносных сосудов, пищевода, ребер и позвоночного столба. Артур был искренне изумлен. Его поразили скромные размеры позвоночного столба, по которому проходят все моторные и сенсорные сигналы в нашем теле, и пищевода; Артур сказал, что теперь будет стараться глотать поменьше пищи за раз. Еще он сказал, что, увидев, из каких хрупких элементов мы состоим, он вдруг понял, насколько уязвима человеческая жизнь. Он внимательно рассмотрел коронарные сосуды сердца, в том числе переднюю межжелудочковую ветвь левой венечной артерии, которую еще называют «вдовьей» артерией, и попросил показать ему желудочки.

Его насмешили сердечные волокна, или «струны», которые, как он выразился, напоминали крошечных человечков, державших над собой лилипутский тент. Он спросил, сколько лет образцу и сколько тот еще прослужит.