Литвины и ляхи — братья наши кровные, к ним и отношение всегда особое было, не как к подданным, а именно как к братьям меньшим. Поэтому в империи нашей обширной им были выделены уделы, где они могли жить и управляться почти самовластно. Это «почти» часто забывалось, особенно когда брат старший вдруг ослабевал от трудов тяжких или в дремоту погружался. Мнили тогда уделы себя державами отдельными, случались бунты, столкновения военные и прочие неудовольствия, обычные между братьями, но мы на все смотрели снисходительно и никогда не карали их жестоко, всеж-таки кровные наши, а не какие-нибудь, прости Господи, немцы.

Литвины были милее сердцу нашему, у них и вера наша, православная, и обычаи с нашими до последней черточки схожие, и сами они люди серьезные, основательные, и власть у них Господом установленная, великокняжеская. Лях же — братец беспокойный, вечно мятущийся и буйный, он и в вере был такой, отстав от веры православной, бросился в объятия латинян, потом поддался ереси лютерской, опять в католичество переметнулся, одним словом, без царя в голове, правильнее сказать, без короля. Это ж надо такое придумать — короля избирать, собравшись в круг! Воистину варварство! Бывало такое лишь во времена легендарные, когда люди Бога не знали! Иногда, впрочем, ляхам приходили в голову здравые мысли, к примеру избрать себе в короли соседа ближайшего, великого князя литовского, тогда в земле Польской на какое-то время наступал хоть какой-то порядок.

Дед наш, Иоанн Васильевич Грозный, после очередной смуты империю под скипетром своим объединивший, не мог, конечно, Литву с Польшей без своего внимания и опеки оставить. Но сделал это мягко, по-братски. Дочь его Елена, тетка наша единокровная, стала великой княгиней литовской, а по мужу своему Александру Ягеллону еще и королевой польской. Казалось бы, все правильно делал дед наш, хотел он через внуков навечно закрепить Литву с Польшей за родом нашим, что отвечало чаяниям сокровенным и народов наших. Но вот они — планы долгие, вот они — тайны рождения наследника, о которых я вам так много раньше говорил! Прогневил дед наш Господа, и Он не послал ему внуков в этой ветви. С сожалением должен признать, что решение мягкое, миролюбивое, милостивое в делах государственных далеко не всегда оказывается самым верным. Надо было деду, пока в силе великой был, посадить на престол польский, а заодно и литовский не дочь свою, а сына, отца нашего, тут бы и конец всем проблемам! Но скончался дед, за ним через несколько месяцев последовал и Александр Ягеллон, отец наш попытался сам на престоле польском утвердиться, но по молодости своей и неопытности не сумел того достичь, лишь разругался с соседями и довел дело до войны. Вот так все в одночасье перевернулось!

* * *

Империи распадаются, чтобы по прошествии лет вновь соединиться. Народы, объединившиеся под скипетром одного государя, благоденствуют в мире всеобщем, но с годами накапливаются мелкие обиды и разрастается столь же мелкое, но гибельное честолюбие, убаюканные отсутствием угрозы внешней, народы предаются внутренним распрям, считаются вымышленными долгами и укрепляются в ложной мысли, что поодиночке каждый проживет лучше, чем вместе. Так распадаются вековые империи, только волею образующих их народов и сокрушительно быстро, ибо долго горит фитиль, да стремителен взрыв. Но распад не есть гибель. Он лишь шаг, необходимый к возрождению. В скитаниях одиноких, в бедствиях и лишениях забываются обиды старые, остается лишь то главное, что объединяло народы, как сыновья блудные, устремляются они назад к родине, единой и сильной, и воссоединяются вновь в семействе счастливом. Истинные империи сильны не войском, не гением властителя, а духом единения народного, неизбывным в веках. И среди этих империй самой великой была, есть и будет держава Русская. О ней легенда о птице Фениксе: сидит она посередине Азии, покрывая крылами всю землю от моря до моря, и в срок положенный сгорает дотла, чтобы возродиться в новом блеске, силе и славе.

Вы только не подумайте, что так я сейчас, посреди смуты и разорения великого, себя успокаиваю и судьбу заговариваю.

Видит Бог, всегда я так мыслил, вот только, по обыкновению своему, со сроками ошибался. Так страстно желал я державе нашей блеска и славы, что невольно принимал желаемое за действительное. Так уж устроен человек, что время, в которое он живет, почитает худшим из времен, и различаются люди только тем, что одни говорят, что дальше будет еще хуже и так будет продолжаться до самого конца света, к счастью, недалекого, другие же, крепкие в вере в непреходящую милостью Божию, говорят, что хуже уже некуда и дальше непременно должен начаться подъем к вершинам счастья. Я из вторых, чувствуя, что дорога жизненная становится все тяжелее, я восклицал: благодарение Господу, идем в гору! Но Господь не только всеблаг, но и справедлив, воздает каждому по вере его, не только мне одному, посему пугь Его получается средний: сначала будет еще хуже, а уж потом непременный подъем.

— Да что ты нам тут рассказываешь! — воскликнете вы. — Посмотри лучше на ту историю, что на твоих глазах проистекала! В малолетство ваше с братом — разброд и безвременье, все улусы отвалились и собственным умом жить стали, ладно, брат твой, а потом сподвижники его империю почти всю объединили, но дальше она пуще прежнего раскололась, земщина с опричниной сошлись в схватке смертельной, с потерями великими пережили и эту напасть, но лишь немного передохнули, едва отстроились на пепелище, и опять смута новая, небывалая. Что от Руси осталось? Да и где она, Русь? Неужели этот кусочек малый вокруг Москвы, что Романовы теперь Русью называют? А быть может, она в Великой степи? Или в Сибири? Или еще дальше? Нет, все к худшему в этом худшем из миров! Неужели ты этого так и не понял за жизнь свою долгую?

Почему же не понял! Прекрасно понял, но не это. Понял я, что империи живут своей жизнью и ее цикл не совпадает с человеческим. Как бы страстно ни желали мы увидеть времена светлые, но не всем достанет на это отпущенного им срока жизни. Тут уж ничего не поделаешь, благодари Господа за жизнь, Им тебе данную, и не сетуй на времена. Движется колесница истории своим путем и своей скоростью, иной нетерпеливый вскочит на колесницу, обожжет коней бичом, и понесутся кони, но лишь для того, чтобы сделать поворот крутой, сбросить ездока ретивого и, вернувшись на путь прежний, быть может чуть назад, продолжить свой мерный бег.

Еще то я понял, что у жизни империй не только свой цикл, но и своя логика, мало кому из живущих понятная. На одного нетерпеливого, которому хочется ускорить бег колесницы, находятся тысячи неразумных, которые норовят ее в сторону завернуть или хотя бы придержать. Каждый уверен, что не туда колесница несется и только он знает правильный путь, каждый в свою сторону показывает, одной рукой указывает, а другой соседа тумаком оделяет, а кони знай себе тянут и тянуг, не обращая внимания на крики за их спинами.

Вы скажете, что это меня куда-то уж совсем в сторону занесло и пора прекращать болтовню старческую, но я вам покажу, что все это самое непосредственное отношение к моему рассказу имеет.

Несмотря ни на что, народы империи шли к объединению. Стремление к нему медленно, но неуклонно вызревало в душах народов и властителей, а что при этом случались всякие ссоры, так это не страшно, так уж повелось, что самый крепкий и долгий мир наступает после хорошей, честной драки. Господом предначертано, что Русь, Польша и Литва должны жить вместе, и никто из смертных не в силах был этому помешать.