Да, собственно, и рассказывать особо не о чем. Подтверждалось выведенное мною ранее правило: пока ты в отъезде, события бегут одно за другим, друг на друга налетая, стоит же домой воротиться, как жизнь замирает, повергая тебя в скуку и дремоту. То же и со мной произошло, и я неустанно благодарил Господа, что сподобил он меня пожить в скучное время. Да и как было не благодарить Господа?! Только Его волею прекратились к моему приезду все кары и бедствия, столь обильно на землю Русскую сыпавшиеся. Язва моровая утихла повсеместно, погода пришла в согласие с временами года, зимой было холодно, но без морозов трескучих, летом — жарко, но без зноя обжигающего, все, что падало и лилось с неба, было во благо, а не во вред, снег укутьдвал землю шубой теплою, дождь питал, о граде же совсем забыли. Нивы колосились и наливались, чтобы вдень назначенный пасть под серпом жнеца, травы же стояли по пояс, а иным и по грудь. От этого смерды и животные домашние тучнели и размножались со скоростью невероятной, а мыши, лисы, волки и другое зверье, для хозяйства вредное, наоборот, исчезли и попрятались. То же и разбойники, чьи ватаги на дорогах сменили караваны купеческие. Впрочем, допускаю, что людишки были одни и те же, судя по ухваткам.

Во всей империи мир установился. Из самых дальних улусов, которых и на карте-то нету, прибывали послы с изъявлением покорности и с данью богатою. Но из слов послов этих вытекало, что до них по дальности расстояния лишь только-только дошла волна усмирения, поднятая братом моим незабвенным. Из улусов же менее отдаленных докатывались отголоски борьбы опричнины с земщиной. Каждый из ханов ее по-своему понимал, одни поднимали орду, чтобы идти на Москву для поддержки великого князя, другие опять же поднимали орду, но для защиты вольностей ханских, третьи сидели тихо, выжидая, пока же придерживая дань положенную. Но эти мелкие недоразумения улаживались быстро и легко, обычно пары сотен казаков вполне хватало, чтобы ханство размером в пол-Европы в чувство привести.

Иногда и меньшими затратами обходились. Крымский хан Девлет-Гирей слал грамотки слезные, все жаловался на долю свою горемычную, что-де ходил на Русь по призыву бояр да по наказу султана, его воины выказали мужество великое и полегли почти все на поле брани, а теперь воеводы русские хвалятся победой вымышленной и с ним плодами ее делиться не желают. «Казны твоей не требую, — писал Девлет-Гирей царю Симеону, — но дай мне Казань и Астрахань в кормление. Пусть царевичи крымские сядут там наместниками, это будет по справедливости, ибо царства эти мусульманские. Аллах за это грехи мои скостит и тебя не забудет». По справедливости так по справедливости, предложили Девлет-Гирею Астрахань в кормление, но он отказался: «Что нам Астрахань даешь, а Казань не даешь, то нам непригоже кажется: одной и той же реки верховье у тебя будет, а устью у меня как быть?» На нет и суда нет, была бы честь предложена! По прошествии некоторого времени крымский хан опять принялся канючить: «Теперь у меня дочери две-три на выданье, да сыновьям-царевичам двоим-троим обрезание, их радость будет. Для этого нам рухлядь и товар надобен, чтоб купить их, мы у тебя просим две тысячи рублей. Учини дружбу, не отнетывайся, дай». От милости своей послал царь Симеон Девлет-Гирею двести рублей, на том его сердце и успокоилось.

Когда же вскоре Девлет-Гирей успокоился навеки, сын его Магомет-Гирей поспешил с изъявлениями покорности и в доказательство своего неизменного к нам дружелюбия напал на Литву и выжег немалую часть земли Волынской, сообщая нам, что сделал это, только чтобы покарать обидчиков наших. Царь Симеон послал к нему вельможу знатного, князя Мосальского, со словами приветственными и с поминками богатыми, какие Крым доселе не видывал, я так прикидываю, тысячи на полторы рублей, не менее. И еще князь Мосальский должен был слегка попенять хану, чтобы не смел он впредь губить души христианские зазря, а за поведение его смирное пообещать дары ежегодные и тут же пригрозить мягко, что, если вдруг взбунтуется, напомнят ему времена батьки Калиты.

Иные приобретения даром в руки плыли. Господарь молдавский Богдан, давно в Москве обретавшийся, по смерти отказал Молдавию царю русскому. Но мы сей дар не приняли, заметив, что земли сии примыкают к державе друга нашего извечного, султана турецкого, пусть он с ними и разбирается.

Даже в гнилом углу было тихо. Польша и Швеция, занятые своими внутренними делами, не помышляли о войне и лишь облизывались, посматривая издали на Ливонию. Но и мы никуда дальше не стремились. Вы ведь помните, для чего весь этот поход был затеян — не земельных приобретений ради, а только для подавления бунта земель германских, разгоравшегося под флагом ереси протестантской. Что ж, не все удалось, по причинам разным не вошли мы в города германские, но главная-то цель была достигнута. Ересь протестантская, а вместе с ней и бунт на убыль пошли, вера католическая перешла в контрнаступление и позиции свои отвоевывала. Все больше государей склонялись перед властью папы римского и церковь Христову на прежнее место водворяли. И это нас весьма радовало. Конечно, в свою землю мы католиков не допускаем и бьем нещадно, но на их земли не покушаемся, если уж так получилось, что издавна народы европейские к вере католической примкнули и только она одна может их в узде и повиновении держать, то и дай ей Бог силы. Вот уже и папа римский, и император германский писали царю русскому, чтобы оставил страны европейские в покое и избавил их от своей опеки, сами-де теперь разберутся. Нам же лучше: баба с возу — кобыле легче!

Но все же исходила из гнилого угла какая-то неясная угроза, угроза не нам, а миру всеобщему. Состояние ни мира, ни войны не может длиться долго, необходимо было довершить дело договором мирным, честным и желательно вечным. Начали со Швеции, благо послы шведские под рукой находились — сидели под замком в Муроме еще с Ивановых времен в наказание за бесчестие, которое наши послы в Стокгольме претерпели во время свержения безумного Эрика. Не помню, рассказывал я вам об этом или нет, но если и не рассказывал, ничего страшного. Всех дел-то — ограбили до нитки, чернь она и в Швеции чернь и к грабежу склонна.

Доставили послов шведских в Москву и объявили им условия царской милости. Симеон требовал, чтобы король заплатил десять тысяч ефимков за оскорбление послов наших, уступил нам всю Эстляндию и серебряные рудники в земле Финской, заключил с царем союз против всех ближайших соседей, а в случае войны давал ему тысячу конных и пятьсот пеших ратников, наконец, чтобы король именовал в своих грамотах царя московского Властителем Швеции и прислал в Москву свой герб для изображения оного на печати царской. Справедливые требования! Вот и послы шведские ничего не могли на это возразить, разве что заметили, что никаких рудников серебряных в земле Финской нет, да и Шведская земля небогата, ни людьми, ни ефимками, столько, сколько требуют, тяжело сыскать будет.

Но король шведский Иоанн не счел эти требования справедливыми, видно, бурлила в нем старая обида за требование наше давнее выдать нам жену его Екатерину, сестру почившего короля польского Сигизмунда-Августа. Этой обидой была пропитана вся грамота, что он нам прислал, в запале он много чего лишнего наговорил, особенно о роде своем высоком. Последнего царь Симеон не стерпел и ответил ему, по своему обыкновению, грубо и прямолинейно. Начал, правда, достаточно миролюбиво: «Обманутые ложным слухом о вдовстве жены твоей Екатерины, мы хотели иметь ее в руках своих единственно для того, что отдать ее венценосному брату и сим подарком унять ненужное кровопролитие в Ливонии. Вот истина, вопреки клеветам твоим. Что мне в жене твоей? Стоит ли она войны?» Но дальше Симеона понесло: «Польские королевны бывали и за конюхами. Спроси у нее, коли сам не знаешь, кто был Войдило при Ягайле? Не дорог мне и король Эрик, смешно думать, чтобы я мыслил возвратить ему престол, для коего ни он, ни ты не родился. Скажи, чей сын отец твой? Как звали вашего деда? Пришли нам свою родословную, уличи нас в заблуждении, ибо мы доселе уверены, что вы крестьянского племени. О каких таких древних королях свейских ты писал к нам в своей грамоте? Был у вас один король Магнус, да и тот самозванец, ибо ему надлежало бы именоваться князем из рук наших. Мы хотели иметь печать твою и титул Государя Шведского не даром, а за честь, кою ты у нас вымаливал: за честь сноситься прямо со мной мимо наместников наших. Избирай любое: или имей дело с ними, как всегда бывало, или нам поддайся. Народ твой искони служил моим предкам, в старых летописях упоминается о варягах, кои находились в войске самодержца Ярослава-Георгия Победоносца, те варяги были свей, сиречь его подданные. Ты писал, что мы употребляем печать Римского царства, какую же еще печать употреблять нам, если она и есть наша собственная, прародительская. Ибо происходим мы…» Дальнейшее опускаю.