— Успокойся, вельможа, я знаю, тебе очень нравится быть членом царского дарбази, ты любишь пользоваться благами жизни, но завтра… Что будет завтра? Поддержишь Боголюбского, заслуги твои признают и, кто знает, во сколько их оценят… Не торопись… Сегодняшние твои средства завтра твою семью уже не удовлетворят, завтра ей понадобится больше… А больше… ты понимаешь, кто может дать тебе больше…

— Прекрати этот торг, Абуласан, не забывай, ты разговариваешь с Габаоном, а не с городским торговцем!

— Ежели не будешь думать о будущем, будучи сегодня вельможей, завтра можешь оказаться в роли просителя! — произнес Джорджикисдзе. — Поэтому не стоит гневаться.

— Да кто вы такие, грузинские вельможи или правители лавочников? Я вижу, вы все же хотите избрать мужем для царицы пачкуна и бражника! Я никогда не пойду на это… Хотя мне и нравится быть членом царского дарбази и прочие преимущества.

— И что ты собираешься делать? — спокойно осведомился Парнавазисдзе.

— Я покину вас. Ничего больше! — И Габаон направился к двери. — Я никогда не соглашусь навязать пропойцу в мужья царице Грузии! Всего вам хорошего! — Габаон открыл дверь.

И тут Абуласан очень пожалел, что собрал заговорщиков, он подскочил к двери, закрыл ее и спокойно сказал:

— Я советую тебе, даже прошу, не торопись, я чту тебя, потому и прошу. Уверен, сдержанность будет только на руку сторонникам Боголюбского. Давайте перестанем ругать торговый люд, они тянут лямку, руководствуясь интересами страны, и будем помнить о весах. Все надо тщательно взвесить. Сперва зададимся вопросом: кто такой Юрий Боголюбский? Ответь мне, Габаон!

— Православный христианин, и это большое его преимущество!

— Что еще нам известно о нем? Царских ли он кровей?

— Это так, — согласился Габаон.

— И это ведь тоже преимущество? — спросил Абуласан и, посчитав, что последовавшее молчание — знак согласия, продолжил: — Какие еще у него достоинства?

— Никаких достоинств больше! Никакого родства, изгнан из родной земли, единственный дядя — лютый его враг…

— Остановись! Подробно обсудим перечисленное, — прервал Габаона Джорджикисдзе и, встретив его изумленный взгляд, продолжил: — Не сердись на меня за то, что прервал тебя, но давай обсудим, хорошо это или плохо, что он — изгнанник, оставшийся без родственников?

— А тут и нечего обсуждать. Конечно же это плохо!

Джорджикисдзе, выдержав паузу, тихо произнес:

— Если мы хотим, чтобы царь был над всеми и распоряжался нашими судьбами, разумеется, это плохо. Но мы думаем, что царь должен исполнять решения дарбази, царь должен быть послушен дарбази. Такой Боголюбский нам подходит, — Джорджикисдзе помолчал и продолжил: — Именно такой, а не со сворой могущественных родственников.

— Что ты говоришь, юноша?! — почти с возмущением воскликнул Габаон, и в зале наступила тишина. Абуласан вернулся к своему креслу.

— Дорогой мой вельможа, — сказал он, опускаясь в кресло, — могущественный супруг с богатым родством только усилит власть царицы, и тебе, радетелю отечества, ничего другого не останется, как с улыбкой встречать любое царское повеление и беспрекословно выполнять его, но ежели… — тут Абуласан замолчал, устремив немигающий взгляд куда-то вдаль, и, немного погодя, продолжил: — Но если он пьяница и мот, кто должен позаботиться о стране, кому решать судьбу Грузии? Нам, вельможам, а не царице, — Абуласан снова сделал паузу, что-то обдумывая, — слабосильный бражник не сможет возглавить войско. И кто возьмет на себя эту миссию? Ты, Габаон, ты, Парнавазисдзе, ты, Джорджикисдзе, я… Такое служение стране принесет нам отраду и удовлетворение…

— Отраду и удовлетворение мне должен дарить Господь, а не поддержка княжича-пьяницы, — парировал Габаон и, открыв дверь, переступил было через порог, но остановился, — как посмеялась над нами судьба, как глупо мы ведем себя! Иноземцы душили нас — то арабы, то турки-сельджуки, а то и византийцы, являвшиеся нам ангелами смерти. Мы считали источником наших бед своих врагов, иноземцев, жаждущих поработить нас, отнять у нас нашу землю. Мы роптали, стенали, сетовали, даже в песнях сокрушались — со слезами на глазах и мечом в руках мечтали о свободе. И вот она пришла, желанная свобода. Еще вчера стонущие под чужим игом, как поступаем мы сегодня с собственной царицей?! Пока мы не признаемся себе, что причиной всех наших несчастий являемся мы сами, наша ненасытность, пренебрежение законами, ничего в нашей жизни не изменится.

Габаон неслышно прикрыл за собой дверь. Парнавазисдзе и Джорджикисдзе сидели, задумавшись, уставившись в пол. И вдруг тишину разорвал смех Абуласана. Парнавазисдзе поднял голову и удивленно посмотрел на него. То же сделал и Джорджикисдзе.

— Ты в порядке, амир? — спросил его Парнавазисдзе.

Абуласан, похоже, смеялся от души.

— Абуласан! В чем дело?

Абуласан наконец справился с собой.

— Я в порядке, в порядке! — с придыханием произнес он. — Я представил себе, что ежели, прибыв в Грузию, княжич возьмет себя в руки, преодолеет свой недуг и ловко примется за дела, как это расстроит Габаона! А наше торжество еще более растревожит ему душу!

Лица Джорджикисдзе и Парнавазисдзе расплылись в улыбке.

— Абуласан, мы должны знать, о каком торжестве ты толкуешь? — спросил Джорджикисдзе.

— А вот о каком: Господь еще не создавал идеального человека, у которого не было бы недостатков. Скольких властителей сожрал опий, сколькие стали жертвой страсти к охоте. Даже царь Давид, сочинявший псалмы, не был свободен от греха. Это дело не должно расстроиться из-за какого-то там пьянства. Пусть княжич приедет, познакомится со страной, станет супругом царицы, а там, глядишь, изменится в лучшую сторону. И мы, со своей стороны, подскажем, в Грузии, де, такое не пройдет, а коли мы откажемся от своего решения и станем притчей во языцех у меньшинства, все для нас пойдет прахом. Это же совершенно очевидно. Я уже не хочу говорить, как будет признателен нам супруг царицы.

— Ежели мы не уважим свой выбор, другие непременно поднимут нас на смех, — добавил Парнавазисдзе.

— Но чтобы не было такого: один ходишь в победителях, а мы… — предупреждающим тоном произнес Джорджикисдзе, выразительно глядя на Абуласана.

— Я уже сказал: мы все будем торжествовать, все вкусим отраду и удовлетворение.

— Да, ты это сказал, но отрада отраде рознь! Ты будешь развлекаться на пиру, а нас позовешь на остатки, так не пойдет! — Каждое слово Джорджикисдзе выговаривал по слогам.

— Габаон ушел, закрыл за собой двери, не пожелал участвовать в этом деле. Последуй мы за ним, и всем твоим хитросплетениям — конец, — говоря это, Парнавазисдзе улыбался, — поэтому забыть о чем-либо — значит испортить дело.

— Это моя забота, я дела не испорчу, я предпочитаю, чтобы мы были вместе.

— Согласен, будем вместе, я тоже не желаю, чтобы Иванэ Палаванди и Саурмаг Павнели проезжались на мой счет, но не хочу и того, чтобы ты предстал перед Боголюбским единственным его благодетелем, а мы, так сказать, сбоку припека, — сказал Джорджикисдзе.