Капитан вспомнил, как Фомиченко лечил простуженных товарищей аспирином, горячим молоком с медом, заставлял вдыхать горячий пар картошки. Люди выздоравливали. Он умело перевязывал раны и останавливал кровь, быстро накладывал шины, употребляя к месту и не к месту малопонятные самому медицинские термины. Еще одна жизнь, которая вот-вот прервется…

Затем хоронили погибших. Журавлев приказал сровнять могилу с землей. Коротко объяснил:

– Ночью двинемся на соединение с основными силами. Какое-то время здесь будут хозяйничать фашисты. Ни к чему, чтобы они топтали наши могилы. Через сколько-то дней мы вернемся и тогда поставим героям памятник.

Он помолчал и поднял над головой список погибших:

– Еще один экземпляр находится у товарища Зелинского. Если со мной что-то случится, старшина Будько возьмет этот лист и допишет мою фамилию. Но умирать я не собираюсь. Сейчас перекусим, все переоденутся в новую форму, остальное сожжем.

* * *

Если день длился до бесконечности долго, то половина ночи пролетела быстро. Немцы больше не лезли, лишь напоминали о себе их пулеметчики. В ответ летели очереди из «дегтяревых». Обнаружилась куча дел, выполнить которые надо было обязательно.

Зелинский настаивал, чтобы на повозку погрузили небольшой, но тяжелый сейф с партийными и комсомольскими учетными карточками. Набралось полмешка протоколов собраний, папки с документами о поощрениях и взысканиях.

– Про сейф забудь, – сказал Журавлев. – Мне важнее раненых вывезти. Учетные карточки сложи в сумку, сам их будешь охранять. Остальную макулатуру сожги. Я тоже все документы сожгу, кроме пограничной книги и списка личного состава.

– Нарушение партийной дисциплины. Извини, Иван Макарович, но я отражу это в политдонесении.

– Э, да тебя немецкие бомбы крепко встряхнули, – присвистнул начальник заставы. – Или башку на сторону ведет. Сейчас, что ли, писать будешь?

– Да, сейчас.

– Не дури, – впервые обругал политрука Журавлев. – Нам еще документы жечь надо, уничтожать материальное имущество, взорвать боеприпасы, которые не сможем взять. Вон Будько акты строчит, а кто дежурить ночью будет? Кондратьев с Мальцевым?

– Ладно, потом напишу, – согласился политрук.

В строю остались двадцать три пограничника (считая Журавлева и Зелинского) и шестнадцать саперов во главе с лейтенантом Кондратьевым. Погибли около тридцати человек.

Оставлять врагу любое воинское имущество приравнивалось Уставом к преступлению. Даже после жестокого боя и бомбежки оставалось много чего, что надо было уничтожить.

Каждый из четырех десятков уцелевших бойцов получил по двести патронов и несколько гранат. Торопливо снаряжали диски для ручных пулеметов и автоматов. Будько раздал людям сухари, консервы, сало, махорку, но оставалось еще много чего, что предстояло срочно сжечь.

Обливали керосином старое и новое обмундирование, продукты. Не выдержав такого расточительства, старшина навязывал бойцам пачки печенья, масло, гречневые концентраты.

– И так загружены под завязку, – отказывались люди. – А масло растает.

– Ну хоть животы набейте перед дорогой.

– Ага, с полными животами под пули!

– Поджигай быстрее, – не выдержал Журавлев.

Пока собирались, умерли двое раненых. При свете горящих складов торопливо копали новую могилу. Немцы, встревоженные суетой, открыли огонь. Один из пограничников был убит пулей в голову. Могилу пришлось расширить.

Выход был назначен на час тридцать ночи. Будько подорвал оставшиеся боеприпасы. Люди торопливо шагали на северо-восток, туда, куда их вел Журавлев.

Немцы не препятствовали уходу пограничников. Шестая армия и Первая танковая группа уже глубоко вклинились на советскую территорию. Уничтожить русских на марше будет легче, чем снова и снова штурмовать их траншеи и терять людей.

Мы вернемся! Эту фразу упрямо повторяли тысячи бойцов, покидавших свои заставы. Здесь не было никакой рисовки и пафоса. Пограничники, которые нанесли первые, довольно болезненные, удары по вражеской армии, верили в победу.

Тогда еще никто не предполагал, что война продлится четыре года.

На рассвете вышли к райцентру. Там уже находились немцы. На окраине стоял легкий танк, неподалеку были вырыты окопы. Двинулись на запасное место сбора в шести километрах от городка.

Бойцы, упорно сражавшиеся весь долгий день двадцать второго июня и не спавшие две ночи, буквально свалились, когда одолели последний километр. Здесь находился штаб пограничного отряда, остатки нескольких застав и часть батальона прикрытия капитана Зимина.

Доложившись подполковнику, Журавлев узнал, что почти полностью погибла соседняя, самая ближняя к нему пятая застава. Немцы сразу применили там артиллерию. Через несколько часов был убит командир заставы Артем Ясковец, с которым служили рядом почти два года.

Восемь уцелевших пограничников, раненых и контуженых, во главе с политруком прорвались сквозь окружение. Шли по той же дороге, по которой выслали на рассвете связистов и по которой вывозил раненых и жену Журавлева Андрей Щербаков. Всем троим и раненым с ними повезло, они благополучно миновали опасное место. Остатки пятой заставы спустя несколько часов попали здесь в засаду.

Хлопцы батьки Бандеры, видя быстрое продвижение немецкой армии, действовали активно, хорошо зная местность. Они перехватили группу на повороте узкой дороги и расстреляли в упор. Сумели спастись только двое.

– Что делать дальше? – спросил Журавлев начальника отряда.

– Выставь караулы, а люди пусть отдыхают. Должны подойти еще два батальона, штаб полка и артиллерия.

Когда капитан вернулся к своим, все спали. Лишь Кондратьев и Будько упрямо держались на ногах. Со стороны эти двое выглядели почти комично. Долговязый лейтенант-сапер и мелкий, едва достающий ему до плеча кавалерийский старшина Яков Будько.

За последние два месяца, с тех пор, как взвод был прикомандирован к заставе, они крепко сдружились. И сейчас охраняли спящих людей. Рядом лежала фляжка с водкой и открытая банка консервов.

– Выпьешь, Иван Макарович? – предложил старшина. – Надо хоть немного напряжение снять, да и погибших помянуть.

– Наливай, чтобы вам меньше досталось. Свалитесь ведь.

– Я же кавалерист! – объявил Будько. – Меня фляжкой не собьешь.

Подошел командир батальон Зимин, сел рядом. Ему тоже налили. Капитан с жадностью доел тушенку, грыз сухари.

– Открыть еще банку? – спросил Будько. – У нас этого добра хватает.

– Давай. За весь день кусок хлеба проглотил, да ребята откуда-то огурцов принесли.

– Я для вас окопы в полный профиль вырыл, – укоряюще сказал Кондратьев. – Командный пункт, землянки. Ни хрена не дождались. Сами, без вашей поддержки воевали.