Комбат промолчал. Эта просьба прозвучала для него несколько неожиданно, и комбат, хотя и чувствовал ее обоснованность, не хотел сразу решать. Ординарец из Гутмана был неплохой, проворный, с понятием; и хотя он вполне бы сгодился теперь на должность взводного в любой роте, но за два часа до предстоящей атаки Волошин не хотел отпускать его. В бою надежный ординарец значит не меньше начальника штаба.

– Об этом потом, – сказал он, подумав. – Вот возьмем высоту, потом.

Гутман легонько вздохнул.

– Сомневаешься?

– Да я ничего. Мне что сомневаться?

Они уже подходили к левому флангу девятой роты, как сзади послышался глухой стук ног бегущего, и комбат остановился.

– Товарищ комбат!

– Да. Что такое?

В темноте к ним вплотную подбежал Прыгунов.

– Товарищ комбат! Командир полка срочно к телефону вызывает.

Волошин, делая вид, что прислушивается к почти уже успокоившейся высоте, полминуты выждал, подавляя в себе внезапно вспыхнувшее чувство досады, – этот неурочный вызов командира полка сулил мало хорошего. Но деваться было некуда, от начальства не спрячешься, и он распорядился:

– Гутман, идите к Кизевичу и узнайте, как с разведкой бугра. Я жду точных данных.

На КП никто уже не спал, разведчиков ни одного не было, Чернорученко с обиженным видом продувал трубку, проверяя связь, и, как только в землянку влез командир батальона, сообщил встревоженным голосом:

– Командир полка там ругаются...

– Понятно, будет ругаться, – спокойно сказал Волошин и, не поворачиваясь к телефонисту, спросил Маркина, который перематывал на ногах портянки: – Как с завтраком? Узнавали?

– Завтрак готов. Прыгунов уже пошел...

– Прыгунов успеет. А роты оповестили?

– Роты уже знают.

– Надо скорее накормить роты. Пойдите и проследите, чтобы все в темпе. Без проволочки.

Как всегда, Маркин молча поднялся и вышел, а командир батальона опустился возле телефона.

– Вызывайте десятого.

Пока Чернорученко крутил ручку, Волошин почти с ненавистью смотрел на этот аппарат в желтом футляре. Иногда он даже страстно желал, чтобы эта связь с командиром полка прервалась хоть на два часа, он бы вздохнул свободней. Но всегда получалось так, что рвалась она в момент, наименее для того подходящий, когда он действительно в ней нуждался, а в остальное время работала, в общем, исправно, и командир полка в любой угодный для себя момент мог вызвать его для доклада, дачи указаний, а чаще всего для разноса.

– Что там снова у вас? Опять светомаскировка? – недовольно начал Гунько, когда он доложил о себе.

– Нет, не светомаскировка. На нейтралке обнаружены разведчики.

– Чьи разведчики?

– Мои, разумеется.

– Ну и что?

– Один ранен.

– Хоть не оставили его там? Немцам, говорю, не оставили? – В голосе командира полка прозвучала тревога.

– Нет, не оставили. Вынесли и уже отправили в тыл.

– Так, – майор помолчал. – Когда будете докладывать о готовности?

– Когда подготовлюсь. Подразделения только еще начинают завтрак.

– Давай, давай, шевелись, Волошин. У тебя задача номер один. Наибольшей важности. Ее надо выполнить во что бы то ни стало.

– Понятно, что надо выполнить.

– Нет, не понятно, а обязательно. Понимаешь? Кровь из носу, а высоту взять.

– А как поддержка?

– Будет, будет поддержка. Рота Злобина будет целиком задействована на вас.

– Это хорошо. Как приданная?

– Нет. Будет поддерживать. Со своих опэ.

Это была минрота второго батальона, у которой тоже, конечно, негусто с минами, и вся она состояла из трех восьмидесятидвухмиллиметровых минометов. Но и то была радость. Наверно, почувствовав удовлетворение комбата, командир полка попытался подкрепить его, сообщив:

– И это – для контроля и помощи тебе поднимаю весь штаб. Скоро к тебе придут командиры...

Волошин, криво улыбнувшись, хмыкнул в телефонную трубку.

– Вот это помощь! Мне стволы нужны. Артиллерия с боеприпасами.

– Будет, будет. Я тут вот увязываю. Все необходимые распоряжения уже отданы.

– Да-а, – опечалясь, вздохнул Волошин. – Распоряжений, конечно, хватит...

– Подбросим патрончиков. Лукашик уже отправился, повез, что там у него наскреблось.

– Товарищ десятый, – оживляясь, перебил его командир батальона. – А как все же с атакой? Разрешили бы на полчаса раньше. Или на полчаса позже?

– Нет, будете выполнять, как назначено. Артбатарея открывает огонь ровно в шесть тридцать.

Волошин поморщился. Он так и знал, что это его обращение окончится неудачей, но вот не удержался. И напрасно. Кажется, это был последний спокойный их разговор, последующие в горячке боя уже будут другими – на басах, с нервами и матом. Гунько с началом боя совершенно менялся, и тогда о чем-либо упросить его или переубедить было невозможно. Переубеждало его только начальство, с которым он оставался неизменно покладистым.

Пока командир батальона разговаривал по телефону, принесли завтрак – Волошин услышал, как за его спиной оживился всегда апатичный Чернорученко, с удовольствием принимаясь хлопотать возле котелков и буханок мерзлого хлеба.

Комбат положил на аппарат трубку.

– Вот, товарищ комбат, завтракайте.

Телефонист поставил на уголок ящика плоский алюминиевый котелок, облитый супом, на снятую крышку уважительно положил пайку хлеба. Прыгунов на соломе развязывал вещевой мешок.

– Тут вот доппаек вам, товарищ капитан. Старшина завернул. Что тут? А, вот сало...

Он осторожно извлек из вещмешка что-то завернутое в измятую, изодранную газету, положил на ящик.

– Вот, вам и лейтенанту.

Волошин понял: это был доппаек за март – месячная командирская надбавка к солдатской фронтовой норме, всегда неожиданная и даже удивлявшая своей изысканной утонченностью, – в виде рыбных консервов, масла, печенья. Впрочем, масло и консервы теперь были заменены салом, что тоже весьма неплохо. Глядя, как Прыгунов старательно выискивает в вещмешке раскрошившиеся остатки печенья, Волошин взял один кусочек на зуб, попробовал и с небрежной щедростью подвинул к краю весь измятый отсыревший кулек.

– Угощайтесь, Чернорученко!

– Да ну...

– Ешьте, ешьте. Пока Гутмана нет.

– Это вам, – смутился Чернорученко. – Мы вот – пашано.

– Гутман придет, приберет, – сказал Прыгунов, принимаясь с Чернорученко за свой котелок с супом. – И лейтенанту тут. Всем вместе.