Амех Бозорг явилась к нам в гости в сопровождении Зухры. Она подарила нам подушку, что огорчило Махмуди. Он объяснил мне, что, по иранскому обычаю, хозяева делают подарок гостю после того, как он покидает дом. Намек был ясен. Амех Бозорг решила, что мы навсегда переехали к Резе и Ассий. Она была оскорблена тем, что мы пренебрегли ее гостеприимством.

Однако обсуждать это не было времени.

Зухра отказалась от предложения Ассий выпить чаю.

– Мы торопимся, – сказала она, – я веду маму в хамум.

– Давно пора, – проворчал Махмуди. – За два месяца, что мы здесь, она ни разу не приняла ванну.

В тот же вечер Зухра позвонила.

– Даби джан, пожалуйста, приезжай, – попросила она. – Маме плохо.

Реза дошел пешком до дома своей сестры Фери, живущей в нескольких кварталах, взял у нее машину и вернулся за Махмуди, который был горд тем, что может нанести родственный визит.

Возвратился он поздно ночью и начал сетовать на свою сестру. Измученная водными процедурами, Амех Бозорг сразу улеглась в постель, жалуясь на ломоту в костях. Она велела Зухре сделать лечебный раствор хны с водой и натерла им лоб и руки.

Махмуди застал ее под грудой одеял, да еще и одетую как капуста, – вместе с потом она изгоняла демонов. Он сделал ей болеутоляющий укол.

– На самом деле она здорова, – ворчал он. – Просто ей надо было сделать из своего мытья важное событие.

Реза был со мной на удивление дружелюбен. Когда я выдворила его из нашего дома в Корпус-Кристи, он наградил меня не слишком-то лестными эпитетами. Однако сейчас он, казалось, забыл о былых раздорах и, несмотря на то что был сторонником иранской революции, хранил теплые воспоминания об Америке.

Как-то вечером Реза, желая доставить нам удовольствие, пригласил нас поужинать пиццей. Мы с Махтаб страшно обрадовались, тем более что умирали от голода, однако при виде пиццы у нас тут же пропал аппетит. Это был обыкновенный лаваш, политый несколькими ложками томатного соуса и посыпанный кусочками бараньей колбасы. Без сыра. На вкус блюдо было ужасным, и мы с трудом проглотили немного, однако я была искренне благодарна Резе за его жест.

Племянник Махмуди был доволен собственной щедростью и гордился глубокими познаниями в области западной культуры. После ужина он обратился ко мне с просьбой, которая была мне на руку.

– Я хочу, чтобы ты научила Ассий готовить американские блюда, – сказал он.

Чтобы научить Ассий готовить бифштекс или картофельное пюре, надо было изрядно походить по магазинам в поисках редких ингредиентов. Я с радостью согласилась, прежде чем Махмуди успел возразить. В последующие несколько дней Махмуди вынужден был часами бродить с нами по иранским рынкам. Постоянно присматриваясь и прислушиваясь, я начала ориентироваться в городе. Я научилась останавливать «оранжевые» такси, которые было легче найти и которые дешевле стоили по сравнению с такси с телефоном. Водителем оранжевого такси может быть всякий, у кого есть машина и кто хочет подработать несколько риалов, развозя по магистральным улицам с десяток пассажиров одновременно. У оранжевых такси маршруты более или менее постоянные, как у автобусов.

Меня раздражало присутствие Махмуди во время наших походов за продуктами. Я надеялась, что рано или поздно он ослабит бдительность и станет отпускать нас с Ассий одних. А может быть, и нас с Махтаб. Это бы дало мне шанс еще раз наведаться в посольство и узнать, нет ли у Хэлен для меня писем и не может ли Государственный департамент оказать какое-нибудь содействие.

Махмуди был ленив по натуре. Если изо дня в день внушать ему, что я осваиваюсь в Тегеране, он в конце концов перестанет таскаться за мной по «женским» делам, так как ему это надоест.

К концу второй недели нашего пребывания у Резы и Ассий я поняла, что время работает против меня. С каждым днем все явственнее обозначались признаки того, что наше присутствие обременительно для хозяев. Мариам была избалованной девочкой и не желала делиться с Махтаб своими игрушками. Ассий по-прежнему старалась проявлять гостеприимство, но я видела, что она устала от тесноты. Реза тоже пытался вести себя дружелюбно, однако, когда он усталый возвращался с работы – он служил бухгалтером у Баба Хаджи, – на его лице читалось недовольство праздностью Махмуди. Они поменялись ролями. В Америке Резу вполне устраивало жить за счет Махмуди. Здесь ему не нравилось, что даби джан сидит у него на шее. В конце концов, их приглашение было не более чем тарафом.

Махмуди досадовал на то, что у Резы такая короткая память, однако, решив не злоупотреблять своим почетным положением в семье, ретировался.

– Мы не можем больше здесь оставаться, – сказал он мне. – Мы ведь приехали сюда ненадолго, чтобы тебе стало лучше. Надо возвращаться. Нельзя обижать сестру.

Меня охватила паника. Я умоляла Махмуди пощадить меня, не сажать обратно в тюрьму – в этот ужасный дом этой ужасной Амех Бозорг, но он был непреклонен. Махтаб огорчилась не меньше моего. Даже несмотря на постоянные ссоры с Мариам, здесь ей, безусловно, нравилось намного больше. В тот вечер мы с ней заперлись в ванной и молили Бога не оставлять нас.

И Он нас не оставил. К нам спустились Маммаль, и Нассерин – я допускаю, что Махмуди, увидев, как мы расстроены, с ними предварительно поговорил, – и предложили нам новый план. К моему изумлению, оказалось, что Нассерин бегло говорит по-английски – до сих пор она от меня это скрывала.

– Маммаль целый день работает, а я во второй половине дня ухожу в университет, – объяснила она. – Нам нужно, чтобы кто-то присматривал за малышом.

Махтаб завизжала от радости. Их годовалый сынишка Амир был незаурядным, сообразительным ребенком, и Махтаб любила с ним играть. Более того, на него надевали ползунки.

В Америке я ненавидела Маммаля еще больше, чем Резу; что касается Нассерин, то она смотрела на меня свысока. Тем не менее возможность перебраться к ним на верхний этаж была благом по сравнению с возвращением под кров Амех Бозорг, кроме того, их предложение не было тарафом. Они оба действительно хотели, чтобы мы у них поселились. Махмуди согласился, однако еще раз меня предупредил, что это только на время. Вскоре нам предстоит вернуться к его сестре.

Поскольку вещей у нас было мало, мы быстро собрались и поднялись наверх.

Там мы застали Нассерин с рассеивателем в руках – в нем курились зловонные черные зерна, – который она держала над головой мальчика, отгоняя от него на ночь злых духов. По-моему, лучше было бы рассказать ему сказку и дать стакан теплого молока, но я промолчала.

Маммаль и Нассерин любезно предоставили нам свою спальню, так как им было все равно, где спать – в кровати или на полу. Они вообще с презрением относились к мебели. В столовой у них стоял большой стол и с десяток стульев; в гостиной – гарнитур современной мягкой мебели, обитой зеленым бархатом. Однако они не пользовались пережитками эпохи шаха и держали двери в эти комнаты закрытыми, предпочитая есть и беседовать на полу в холле для гостей, устланном персидскими коврами, где были телефон и немецкий цветной телевизор – и все.