Нассерин утешала меня, как умела, стараясь помочь мне усвоить жизненные правила этой чудовищной страны.

– Мы не имеем права вмешиваться, – объяснила она. – Мы не можем перечить даби джану.

Махтаб внимательно слушала, и при виде ее наполненных слезами, испытующих глаз я почувствовала, как по моей многострадальной спине пробежал холодок – меня впервые пронзила ужасная мысль. А что, если Махмуди и в самом деле меня убьет? Что тогда станет с Махтаб? Он убьет и ее? Или она еще слишком мала и податлива и с возрастом научится воспринимать эту дикость как норму бытия? Неужели ей суждено превратиться в Нассерин или Ассий, прячущих под чадрой свою красоту, ум, душу? А потом Махмуди выдаст ее замуж за кого-нибудь из своих родственников, который будет ее бить и наградит неполноценными детьми с тупым взглядом?

– Мы не можем перечить даби джану, – повторила Нассерин, – но он такой же, как все. Ведь все мужчины одинаковы.

– Нет, – резко возразила я. – Это не так.

– Так, – серьезно убеждала она меня. – Маммаль делает то же самое со мной. Реза – с Ассий. Все они одинаковы.

О, Господи, подумала я. Что же будет дальше?

Долгое время я припадала на ногу и была не в состоянии дойти даже до близлежащего рынка. Кроме того, я никому не хотела показываться на глаза. Даже русари не мог скрыть безобразных кровоподтеков.

Махтаб и вовсе перестала подпускать к себе отца. Каждый вечер она засыпала в слезах.

Шли дни, а напряжение не спадало: Махмуди был угрюм и деспотичен, мы с Махтаб жили в постоянном страхе – никогда еще наше положение не казалось нам таким безнадежным и безвыходным. Жестокие побои послужили страшным предостережением: нанесенные мне увечья доказывали – от Махмуди, если вывести его из себя, можно ожидать чего угодно, вплоть до убийства нас обеих. Ради достижения моей расплывчатой цели – обрести свободу – я должна была еще неусыпнее заботиться о нашей безопасности. Помнить о том, что наша жизнь зависит от настроений Махмуди.

Всякий раз, когда мне приходилось либо говорить с ним, либо смотреть на него, либо даже думать о нем, я укреплялась в своей решимости. Я слишком хорошо знала этого человека. Все эти годы я видела, что он не вполне нормален. Я запрещала себе предаваться воспоминаниям, так как они рождали чувство жалости к себе, но картины прошлого то и дело возникали перед моим мысленным взором. Ах, если бы я прислушалась к своей интуиции раньше, до того как нам сесть в самолет, вылетавший в Тегеран. Эти мысли, не дававшие мне покоя, усугубляли ощущение безысходности.

Мне были ясны причины, которые привели нас сюда, – финансовые, юридические, эмоциональные и даже медицинские. Но все они были вторичны. Я привезла Махтаб в Иран, отчаянно желая добиться для нее свободы, – и вот она, ирония судьбы.

Могла ли я покориться и принять жизнь в Иране ради безопасности Махтаб? Вряд ли. Теперь меня не обманет мнимая обходительность и уравновешенность Махмуди. Я понимала, что периодические вспышки безумия неизбежны. Во имя спасения жизни Махтаб я пошла на то, чтобы подвергнуть ее риску – какому, показало недавнее прошлое.

Жестокость Махмуди меня отнюдь не сломила, наоборот, лишь укрепила мою волю. Рутина повседневности не отвлекала меня от главного – все мои мысли и действия были направлены на достижение единственной цели.

Махтаб не давала мне пасть духом.

Когда мы оставались с ней наедине в ванной, она, тихонько всхлипывая, умоляла меня увезти ее домой в Америку, подальше от папы.

– Я знаю, как нам уехать в Америку, – заявила она однажды. – Когда папа уснет, мы улизнем из дома, поедем в аэропорт и сядем в самолет.

Для пятилетнего ребенка жизнь так проста. И вместе с тем так сложна.

Наши молитвы стали еще горячее. Я уже много лет не ходила в церковь, однако сейчас во мне проснулась сильная вера. Я не знала, за что Он подверг нас такому испытанию, но не сомневалась – без Его помощи нам не справиться.

Нам была оказана поддержка в лице Хамида, владельца магазина мужской одежды. Когда я наведалась к нему в магазин после побоев, он спросил:

– Что случилось?

Я все ему рассказала.

– Он же сумасшедший. – Хамид говорил медленно, отчетливо выговаривая каждое слово. – Где вы живете? Я могу послать людей, которые вправят ему мозги.

Однако по зрелом размышлении мы оба пришли к выводу, что это насторожит Махмуди – он поймет, что у меня появились тайные друзья.

Окрепнув, я стала чаще выходить на улицу и при каждом удобном случае заглядывала к Хамиду – поговорить по телефону с Хэлен и обсудить свои беды с новым другом.

Хамид был бывшим офицером в армии шаха и сейчас тщательно скрывал свое прошлое.

– Иранский народ хотел революционных преобразований, – сказал он мне тихим голосом. – Но все это, – он указал на уличную толпу угрюмых, спешащих куда-то людей – граждан Исламской Республики аятоллы, – совсем не то, чего мы добивались.

Хамид и сам вынашивал планы бежать из Ирана вместе со своей семьей. Но прежде ему предстояло решить множество проблем. Надо было продать магазин, обратить деньги в недвижимость и принять необходимые меры предосторожности – он намеревался покончить с этими делами раньше, чем его настигнет прошлое.

– В Соединенных Штатах у меня много влиятельных друзей. Они делают для меня все возможное, – сказал он.

То же самое относится и к моим друзьям и семье, сказала я. Но очевидно, официальным путем многого не добьешься.

Мне очень помогало то, что я могла пользоваться телефоном Хамида. И хотя информация, которую я получала из посольства, а вернее, отсутствие таковой меня угнетало, посольство по-прежнему оставалось единственной ниточкой, связывавшей меня с домом. Дружба с Хамидом сослужила мне еще одну добрую службу. Он явился первым живым примером того, что многие иранцы по-прежнему одобряют западный образ жизни и осуждают новое правительство за презрение, выказываемое к Америке.

Со временем я убедилась в том, что Махмуди отнюдь не тот всемогущий властелин, которым воображал себя вначале. У него ничего не выходило с получением лицензии на медицинскую практику. В большинстве случаев его американское образование вызывало уважение, но в то же время и настораживало правительственных чиновников аятоллы.

Не был он первым и в сложной семейной иерархии. Он в той же мере зависел от старших родственников, в какой младшие зависели от него. Он не мог пренебречь семейными обязательствами, что на данном этапе было мне на руку. Родственники интересовались, как мы с Махтаб чувствуем себя в новой обстановке. В течение первых двух недель нашего пребывания в Иране Махмуди продемонстрировал своих жену и дочь всей родне. И сейчас, поскольку родственники снова хотели нас видеть, Махмуди не мог без конца нас прятать.