– Лежи, – попросил Бубу.

Амат не слушал его.

– Еще, – прошептал он. Ноги дрожали.

Бубу ничего не ответил, тогда Амат постучал клюшкой по льду и крикнул:

– ЕЩЕ!

Этого делать не стоило. Его слышали все, кто сидел на скамье запасных. У Бубу не было выбора. Глаза его потемнели.

– Хорош рыпаться. Слишком много о себе возомнил.

Амат разогнался, Бубу ждал его в середине коридора, принуждая свернуть в сторону борта, и, когда они поравнялись, просто принял Амата на корпус, проигнорировав шайбу. Амат ударился головой о борт, упал на лед и лишь спустя десять секунд смог встать на колени.

– Еще? – прорычал Бубу сквозь зубы.

Амат не ответил. Оставив за собой тонкую дорожку с каплями крови, он подъехал к синей линии, взял шайбу и приготовился. Он видел, как Бубу с напряженным торсом угрожающе прокатился вокруг медвежьей головы в круге и въехал в коридор, чтобы разделаться с Аматом раз и навсегда. «Будь мужчиной, – подумалось Амату. – Будь мужчиной».

Откуда только взялись силы на такой разгон? Как он решился помчаться прямо на Бубу после только что полученного удара? Но бывают в жизни такие моменты, когда ты – или пан, или пропал, а остальное значения не имеет. Хуже уже не будет. Гори в аду, сука. Бубу встретил его во всеоружии, но в самый последний момент Амат увидел, как поворачиваются коньки Бубу, и, вместо того чтобы «быть мужчиной», сделал двойную дугу и запустил шайбу аккурат между ними, а затем, ловко крутанувшись, ушел от силового приема.

Раз – и он проскользнул мимо Бубу, два – догнал шайбу, три – и он в зоне нападения. Было слышно, как Бубу с грохотом врезался в борт, но Амат видел перед собой только ворота. Он увел шайбу поглубже вправо, затем влево и снова правее в ожидании, пока вратарь сдвинется в сторону. Он ждал, ждал, ждал, пока коньки вратаря слегка, буквально на пару миллиметров, не повернулись, и только тут запустил шайбу в промежуток в другом конце ворот. Буквально поймал вратаря на противоходе. Шайба влетела в ворота, сетка качнулась.

Лев среди медведей.

Бубу в слепой ярости разгонялся всю дорогу в другой конец площадки. В команде он держался на коньках хуже всех, но, когда он догнал Амата и занес над ним клюшку, скорость у него все же была приличная, да и перевес достаточный, чтобы уложить парня в больницу. Он не услышал, как за спиной проворно разрезали лед чьи-то коньки, поэтому удар плечом в челюсть оказался неприятной неожиданностью.

Амат в изнеможении сполз на лед и замер. Бубу распластался на арене, моргая от бьющего в глаза света, когда его вдруг заслонило лицо Беньи.

– Хватит, Бубу, – сказал он.

Бубу судорожно кивнул. Беньи помог ему подняться и нервно потер плечо.

Звук от удара шайбы о сетку может быть самым приятным звуком на свете, если тебе пятнадцать лет. Да и если тебе тридцать два.

– Запиши его на завтра, – сказал Давид и покинул скамью запасных.

Когда юниоры прошествовали в раздевалку, Амат все еще лежал на льду. Голос Бенгта донесся до него как сквозь плотную простоквашу:

– Собери шайбы и конусы. Обычно я парням говорю, чтобы за день до матча не трахались, но ты небось еще и не можешь, так что хотя бы не дрочи, завтра будешь играть со всеми.

Час ушел у мальчика на то, чтобы доползти-доковылять до пустой раздевалки. Обогреватели были выключены. Его изрезанные в клочья башмаки валялись на полу, насквозь мокрая одежда – на кафеле в душе. Это был лучший день его жизни.

Сегодня суббота, в этот день должно случиться самое главное. Самое хорошее и самое плохое.

Было утро, часы показывали без четверти шесть. Мая искала в кухонном шкафчике обезболивающие таблетки. С температурой и в соплях она вернулась в кровать и свернулась под одеялом рядом с Аной. И уже почти уснула, когда Ана пнула ее и сонно пробормотала:

– Сыграй мне.

– Тихо.

– Сыграй мне, говорю!

– Слушай, у меня к тебе вопрос. Что лучше: чтобы я играла на гитаре каждый раз, когда ты меня об этом попросишь, или ЧТОБЫ Я ТЕБЯ НЕ ПРИКОНЧИЛА ЭТОЙ ГИТАРОЙ?

Некоторое время Ана сидела и дулась. В конце концов она осторожно потрогала ногу Маи своими вечно ледяными ногами:

– Ну пожалуйста.

Мая сдалась и сыграла. Потому что Ана обожает засыпать под звуки ее гитары, а Мая любит Ану. Последним, о чем подумала измученная кашлем и головной болью Мая перед тем, как уснуть, было: сегодня лучше вообще не вставать.

Она еще пожалеет, что поступила по-другому.

Петер въехал в плотную темноту двора и остановил маленькую машину возле мастерской, располагавшейся в последнем здании на западной окраине города рядом с лесом. Он проспал три тревожных часа и проснулся совершенно разбитым.

Его друг детства по кличке Хряк стоял в слабоосвещенном гараже, склонившись над капотом «форда», настолько дряхлого, что оживить его, казалось, впору было только волшебством, а не простым гаечным ключом. Они всегда звали его Хряком, потому что на льду он держался с грацией лесного кабана. Ростом он был как Петер, только раза в два шире. Со времен их общей хоккейной юности живот у него обрюзг, но мускулы на руках и плечах были по-прежнему тверже стали. Хряк был одет в футболку, несмотря на открытую дверь. Он основательно пожал руку Петера, совершенно не заботясь о том, чем тот будет потом оттирать с ладони липкое машинное масло и грязь. Хотя прекрасно знал, что у друга идиосинкразия ко всему липкому.

– Мия небось думала, что ты пригнал тачку еще вчера, – хмыкнул Хряк, кивнув на машину Петера.

– Ага, – признался Петер, усилием воли подавив панику от грязи на пальцах.

Хряк хрипло хохотнул, кинул ему тряпку и почесал бороду, настолько косматую и густую, что она начинала напоминать балаклаву.

– Ругалась?

– По головке не погладила, это факт, – сказал Петер.

– Кофе будешь?

– Ты, что ли, свежего сварил?

Хряк хрюкнул:

– Сварил? С каких это пор мы стали такими нежными? Вон в углу чайник и растворимый кофе.

– Спасибо, я себе сделаю.

Проходя мимо, Хряк нарочно коснулся его руки, Петер вытерся тряпкой и нервно улыбнулся. Сорок лет прошло, а шутки все те же. Хряк взял фонарик и вышел во двор, Петер стоял рядом поеживаясь, исполненный тем чувством собственной никчемности, что ведомо только мужчинам определенного поколения, когда другой мужчина того же поколения чинит машину твоей жены. Оторвавшись от капота, Хряк не стал утомлять Петера техническими подробностями:

– Фигня вопрос. Бубу починит, когда проснется. В девять можешь ее забрать.

Хряк вернулся в гараж и рассеянно поднял колесо «форда», словно кусок гофрокартона. К сожалению, Бубу унаследовал не только недюжинную отцовскую силу, но и неуклюжесть. В свое время Хряк был грозой всех нападающих, но, как говаривал Суне: «Этот парень может споткнуться о синюю линию».