– Есть о чем поговорить?

Петер почесал макушку. Мамаша Мальборо всегда была самым крутым психологом в городе, хотя ее стандартные предписания чаще всего звучали примерно так: «Соберись! Бывает и похуже».

– Скорее подумать.

Петер посмотрел на стены, увешанные футболками хоккеистов, фотографиями игроков, вымпелами и шарфами болельщиков.

– Когда ты в последний раз была на матче, Рамона?

– Ни разу с тех пор, как Хольгер меня покинул. Ты же знаешь, мой мальчик.

Петер повертел в руках чашку. Потянулся за кошельком. Рамона замахала руками, но он положил деньги на стойку.

– Если не хочешь брать плату за кофе, положи это в фонд.

Рамона одобрительно кивнула и убрала деньги. Фондом называлась заначка, которая хранилась у нее в спальне и извлекалась, когда очередного «мальчика» увольняли с фабрики и он не мог расплатиться по счетам.

– Один из твоих бывших товарищей по звену сейчас очень в этом нуждается. Роберта Хольтса сократили. Он теперь сюда зачастил.

– Ну и ну, – пробормотал Петер, не зная, что на это сказать.

Он ведь хотел позвонить Роббану еще из Канады, и когда вернулся, тоже хотел. Вот только «хотел» не считается. Двадцать лет – слишком много, и Петер не знал, с чего начать разговор. Извиниться? За что? И как? Петер снова обвел взглядом стены.

– Ох уж этот хоккей. Ты никогда не задумывалась, какой это странный вид спорта? Правила, арена… кто это только придумал?

– Может, кто-то хотел занять подвыпивших вооруженных людей чем-то менее опасным? – выдвинула свою версию Рамона.

– Понимаешь… этот страх… может, это звучит глупо, но ты никогда не задумывалась о том, что мы принимаем хоккей слишком близко к сердцу? Мы слишком давим на юниоров. Они ведь еще… совсем дети.

Рамона плеснула себе виски. Завтрак должен быть плотным.

– Смотря чего мы хотим от этих детей. И чего они сами хотят от хоккея.

Петер сжал чашку в ладони.

– А мы-то чего хотим? Что нам дает спорт? Мы тратим на него всю свою жизнь, и на что мы можем надеяться в лучшем случае? Пара мгновений… пара побед, пара секунд, когда мы почувствуем себя чуть больше, чем мы есть, пара эпизодов, когда мы воображаем, что мы… бессмертны. Ведь это ложь. Ведь это совершенно неважно.

Между ними повисла неподвижная тишина. И только когда Петер отодвинул от себя пустую чашку и встал, старая вдова опрокинула стаканчик и крякнула.

– Спорт дает нам только мгновение. А что такое, по-твоему, жизнь?

Лучший психолог в городе, что и говорить.

Мира собрала снаряжение Лео, сложила его выстиранные вещи, упаковала все в сумку и поставила в прихожей. Ему уже двенадцать, мог бы и сам собраться, она знает. А еще она знает, что ей придется отвезти его на тренировку, а потом вернуться домой, потому что если он будет собираться сам, то половину забудет. Управившись со сборами, Мира просидела полчаса за компьютером. Когда Лео ходил в начальную школу, учительница рассказывала на индивидуальной беседе с родителями, что на вопрос о том, кем они работают, Лео ответил так: «Папа работает хоккеистом, а мама пишет имейлы».

Она поставила кофе, отметила галочкой пункты в ежедневнике и календаре, глубоко вздохнула – на сердце лежал камень. «Панические атаки», – сказал психолог полгода назад, больше Мира к нему не ходила. Ей было стыдно. Разве она недостаточно счастлива, разве не довольна своей жизнью? Что она скажет дома? Да что вообще они такое, эти панические атаки? Адвокат, жена спортивного директора, мать хоккеиста – видит бог, она обожает эти три свои ипостаси, только иногда останавливает машину посреди леса по дороге на работу или обратно и горько плачет в темноте. Она вспомнила, как мама в детстве вытирала им слезы и шептала: «А кто сказал, что жизнь – это просто?» Участь родителей – быть слишком маленьким одеялом: как ни пытаешься всех укрыть, все равно кто-то мерзнет.

Она разбудила Лео часов в восемь, завтрак уже стоял на столе, через полчаса она повезет сына на тренировку. Затем вернется домой, чтобы забрать Ану и Маю – они втроем волонтерят в кафетерии во время матча. Потом Лео надо забросить к приятелю, а Маю, понятное дело, к подруге. Мира надеялась, что потом, когда Петер придет домой, они успеют выпить по бокалу вина, а может, даже съесть размороженную лазанью, прежде чем Петер вырубится от усталости, а она будет до полуночи отвечать на письма из папки «Входящие», которая никогда не кончается. Завтра воскресенье, а значит, стирка хоккейной формы, сбор сумки для тренировки, ранняя побудка. В понедельник опять на работу, а работа в последнее время, если честно, не клеится. С тех пор как Мира отказалась от руководящей должности, требования к ней, как это ни странно ужесточились. Она знала, что ей позволяют приходить последней и уходить раньше всех только потому, что она лучшая в своем деле. Но Мира знала, что уже давно не выкладывается по полной. Нет времени. И сил.

Пока дети были маленькими, Мира смотрела с недоумением, как другие родители теряют рассудок на трибунах ледового дворца, а теперь сама стала такой же. Детское увлечение перестает быть только детским, с каждым годом родители тратят на него все больше времени, жертвуют собственными интересами и платят такие деньги, что увлечение намертво вгрызается и в их взрослый мозг. Начинает символизировать нечто иное, то компенсируя, то усугубляя их взрослые провалы и неудачи. Мира знала, что это звучит глупо, это всего лишь дурацкий матч в дурацком виде спорта, но в глубине души она тоже нервничала до дурноты – за Петера, за юниоров, за клуб и город. В глубине души она тоже нуждалась хоть в какой-то победе.

Проходя мимо комнаты Маи, она подобрала с пола вещи. Дочь застонала во сне, и Мира потрогала ее лоб: горячий. Через пару часов, к ее удивлению, Мая по собственному почину и даже с некоторым рвением поедет в ледовый дворец. Обычно она устраивает настоящий спектакль, ссылаясь не любые недомогания вплоть до секущихся волос, только чтобы не идти на хоккей.

Впоследствии Мира тысячу раз пожалеет о том, что не оставила ее дома.

Многое в этой жизни причиняет нам боль – почему, мы и сами не знаем. Возможно, страх – наша внутренняя сила тяжести: под его действием душа сжимается. Беньи всегда легко засыпал, но спал плохо. Утром в день матча он проснулся рано не потому, что волновался, места для тревоги внутри уже не оставалось. Он вышел из дома еще до того, как проснулась мать, и, оставив велосипед на опушке леса, последние километры до питомника Адри прошел пешком. Беньи сидел во дворе и гладил собак, пока не пришли две других его сестры, Катя и Габи. Они поцеловали брата в макушку, а вслед за ними появилась и старшая сестра, которая, отвесив ему хороший подзатыльник, спросила, правда ли он назвал учительницу цыпочкой. Беньи никогда не врет Адри. Она снова хорошенько треснула его по затылку, потом также крепко поцеловала, прошептав, что любит его и что все будет хорошо, но если она еще раз услышит, что он назвал так учительницу, то пришьет его на месте.