Наши европейские дети к двадцати годам только заканчивают школу. В шестнадцать им кажется, что впереди еще много времени, поэтому в их задачи входит просто хорошо учиться, помогать по хозяйству родителям и иметь какое-нибудь хобби. Мы в этом возрасте уже точно знали, что пора выбирать институт, записывались на подготовительные курсы, ходили по репетиторам. К девятому классу тот, кто хотел чего-то добиться в жизни, уже имел более или менее четкий план. Не поступить в институт в наше время казалось трагедией и страшным позором. Многие к этому времени уже успевали поработать. Как-то мы с Пашкой разговорились о том, что во взрослой жизни ему придется конкурировать за место не с инфантильными европейцами, а с на все готовыми индусами, трудолюбивыми китайцами и выходцами из СНГ. Я пыталась нарисовать картину, как его ровесники из стран третьего мира живут в бедности, как им во что бы то ни стало хочется вырваться из трущоб из страха за завтрашний день. Дети не верят, что все серьезно. Конечно, по сравнению со мной у них будут преимущества: иностранные языки, связи родителей, деньги на первое время. Они мобильны, у них меньше культурных барьеров. Но не будет чувства отчаянной необходимости получить во что бы то ни стало этот диплом или эту работу, которое двигало нами в начале 90-х и движет сегодняшними эмигрантами.

Алексу пришло время делать выбор. У него на руках два предложения о работе, одно из Утрехта, второе из Цюриха, и еще одно приглашение на интервью в Люксембург. Не так давно сталелитейный магнат Лакшми Миттал купил самую большую европейскую корпорацию Arcelor , штаб-квартира которой находится в этом герцогстве. Теперь она называется ArcelorMittal. Почему-то именно от этой встречи Алекс многого ожидает, вот и решил пока не давать ответ ни японцам из Голландии, ни немцам из Швейцарии.

Пока мужа не пригласили на интервью, я почти ничего и не знала об этой компании. Читала только, что Ваниша Миттал выходила замуж в Версале, Адитья Миттал закончил бизнес-школу Wharton , одну из лучших в мире, и что, согласно договоренности Лакшми Миттала и правительства Люксембурга, главная резиденция новой корпорации останется в герцогстве. Правительство в свою очередь пообещало предоставить новому владельцу самые благоприятные налоговые условия.

По моим тогдашним представлениям, до слияния с Митталом, работа отдела стратегического планирования Arcelor сводилась к тому, чтобы встречаться с правительством Люксембурга, рассуждать о погоде и о том, как много людей трудоустроено на заводах компании. После этого из-под легкого пера какой-нибудь канцелярии выходили постановления о новых дотациях или льготах для градообразующего предприятия. Господин Миттал (который, судя по отзывам в прессе, принимает активное участие в насущных делах корпорации, а не только в гольф играет с инвесторами) решил, что манна небесная вечно сыпаться не будет, и потребовал поставить на научную основу работу отдела, распоряжающегося долгосрочным планированием ресурсов. В связи с чем им и понадобился (как мы надеемся) кто-то вроде Алекса.

Мужу предстоит поездка в Люксембург, а мне нужно решить нелегкий вопрос – как поступить с поставщиком ступенек в нашем новом доме. Я постановила, что в нем все должно быть прекрасно – вплоть до ступенек. Алекс предлагал покрасить их краской, закрыть ковром, оставить как есть, дать соседским детям фломастеры и устроить парад граффити. А я хотела деревянные ступеньки, сделанные на заказ. Потому что свой дом – это навсегда, и если мы не поймем это сейчас, не поймем никогда. Тот факт, что муж может вообще не переехать в Дюссельдорф или переехать куда-то еще, в расчет не принимался. Если начать об этом думать, всю оставшуюсь жизнь можно провести, не распаковывая чемоданов. Алекс подытожил, что, предложив мне как минимум пять бюджетных вариантов отделки ступенек на выбор, он сделал свой шаг на пути к компромиссу.

Три месяца я искала мастера и наконец нашла. Это был потрепанный д’Артаньян, которому даже двадцать лет спустя все так же не везло в жизни, с сальными волосами, горящими глазами и впечатляющим портфолио «дизайнерских» ступенек по более или менее сходной цене. Хоть и чистокровный ариец, но явно с примесью французского клошара в душе. Гордый и помятый. Машина его стоила меньше, чем один из трех наших будущих лестничных пролетов. Боже, где были мои глаза? Алекс, мельком взглянув на д’Артаньяна, в последний раз пытался возразить, но быстро ретировался.

Десять месяцев мы ждали ступеньки, которые д’Артаньян заказывал, по его словам, в Польше, но я подозреваю, в Новой Зеландии. Деньги, которые были зарезервированы на лестницу (вперед мы не платили), постепенно таяли, превращаясь в плащики от Марка Джейкобса, люстры от Лоры Эшли и иные предметы жизненной необходимости. Так что до определенного момента я считала – чем позже придет заказ, тем лучше.

Люстра заняла свое место на потолке, шкафы достроились, плащ потерял новизну, и я вспомнила про д’Артаньяна. Оказалось, он как раз готов приняться за дело. Прибыли ступеньки. Гладкие, массивные, любо-дорого посмотреть. Д’Артаньян получил задаток и пропал на месяц. Потом появился, распаковал их и неделю сортировывал по цвету и размеру. И снова исчез на пару дней. Скорее всего, он курсировал между несколькими такими же, как мы, незадачливыми клиентами. Но это совсем не утешает. Работать он умеет, но не хочет. Или хочет, но не способен ничего толком организовать. Готовые ступеньки выстраиваются очень красиво и очень медленно.

Идея полностью рассчитаться после завершения работ казалась мне очень здравой. Я наивно полагала, что в этом случае д’Артаньян будет заинтересован все закончить пораньше. Похоже, он был заинтересован только в том, чтобы набрать себе побольше клиентов, наобещать им с три короба, обеспечить себя работой надолго вперед и медленно тянуть кота за хвост. Помимо четких сроков я забыла договориться еще и о том, кто убирает строительный мусор, наивно предполагала, что мастера, которые делают дизайнерские ступеньки, сами подметают за собой стружку. Ну что тут сказать? Сама все знаю. Испорчена на корню европейской благоустроенностью, верой в немецкий менталитет и самонадеянностью.

Два месяца я наблюдала гору стружек на полу, и наконец терпение мое лопнуло. Набравшись наглости, я устроила д’Артаньяну телефонную выволочку за разведенный в подвале бардак, за россыпь стружек по всему дому, а также за систематический простой. Он мне сказал, что ему не очень-то нравится на меня работать, и в ответ услышал, что это взаимно. Потом мне стало стыдно.

Мастер пообещал исправиться и все доделать за десять дней. Позвонив в следующий раз, он робко спросил, нельзя ли получить промежуточный расчет. Хитрая бестия! Это против всех наших договоренностей. Но я пообещала, что, если к среде увижу прогресс, почему бы и нет. И кто тянул меня за язык?! Ведь знаю же, что, так нельзя. Д’Артаньян ухватился за мои слова и сказал, что до среды горы свернет. А на следующее утро позвонил и сообщил, что после падения на нашей лестнице у него болит колено, так что сегодня он работать не сможет, но в среду за деньгами обязательно придет.

Не могу понять, как я не смогла ответить твердым «нет» и позволила ему надеяться получить деньги? А среда уже завтра. Мне будет стыдно, если д’Артаньян упрекнет меня в нарушении обязательств. Как рассказал мне потом один знакомый психиатр, у меня типичные классовые комплексы перед пролетариатом, как у барышни из позапрошлого века, которая согласится заплатить втридорога ни за что, лишь бы только не обидеть тех, кто на нее работает. Требовать такие барышни могут только с себе подобных, а пролетариев боятся, как пауков или пьяных на улице. Я тогда попыталась спорить с психиатром, доказывая, что сама из пролетариев и классовыми комплексами не страдаю. Но он настаивал, что, если бы я считала д’Артаньяна равным себе, от того бы уже давно мокрого места не осталось.